Попугай, который вовсе не был настоящим попугаем, дурным голосом заорал, захлопал крыльями и попытался вцепиться Козинцеву в лицо, в то время как его хозяин змеиным движением скользнул рукой в боковой карман своего сюртука. Козинцев отпрянул, ушел от хлесткого удара кастетом и ударил «денди» основанием ладони в кадык. Блок поставить тот не успел; его лицо мгновенно налилось синюшным багрянцем, рот распахнулся в попытке сделать вдох. Потеряв равновесие, он отшагнул назад, упершись поясницей в ограждение площадки, и вскинул руки, прикрывая лицо и корпус от новой атаки.

Козинцев замахнулся, целя противнику в висок, и, едва тот закрылся наглухо, нырнул книзу, обеими руками ухватил лаковый штиблет и резко, с хэканьем, распрямился, выкручивая «трофей» кнаружи и чувствуя, как надсадно хрустят позвонки в пояснице. Гальдраставы, пронизав мышцы могучим электрическим разрядом, удесятерили их силу. «Денди», продавив спиной силовое поле, без звука перелетел через перила и канул в бездну. Попугай заорал напоследок и нырнул следом.

Вся схватка заняла не более пяти секунд.

Дверь открылась.

– Справляешься, Лавр? – спросила Серафима.

– Вполне, – переводя дыхание, ответил Козинцев. В глазах плавали цветные, как межзвездный эфир, круги.

«Иггдрасиль» вдруг вздрогнул всем своим суставчатым телом, словно наткнувшись на некое препятствие.

– Хелль меня забери! – выругалась Серафима. – Стыковка!

Оставив за спиной гулкие коридоры Императорской Канцелярии, Козинцев вышел в Микаэлев сад, деревья которого по причине ранней пока еще весны до сих пор щеголяли голыми ветвями.

Пройдя аллеей до ворот, Козинцев оказался на набережной. За невысоким парапетом негромко плескал в гранитные берега канал императрицы Катарины. Козинцев неторопливо зашагал в направлении Вотанова поля, огибая многокровельный храм Воскрешения на месте гибели ярла Асвальда. У храма было многолюдно. С высокого крыльца к притихшей разношерстной толпе обращался худой, длинный как жердь священник в темно-синем одеянии, расшитом золотым растительным узором.

Козинцев замедлил шаг и прислушался. Толпа внимала, затаив дыхание; голос священника далеко разносился в почтительной тишине, отражаясь от стен домов, от скатов многоцветной храмовой крыши, от глади канала, путаясь в железной листве кованой ограды сада и в кронах растущих за ней вековых лип и кленов.

– Что есть наш мир, дети мои, как не щепа от ствола павшего Великого Древа? Отец Деревьев рухнул во время великой битвы, своим падением разбив в осколки Радужный Мост, обратив в пыль десятый из миров со своих ветвей…

Щепа. Да, именно.

Если бы фрагмент щепы Иггдрасиля, которой был полон эфир между мирами и которая в изобилии просыпалась на Мидгард метеоритным дождем еще долгое время после катастрофы, не попал случайно в руки неприметного любителя огородных культур из Козловска, никакого Древа в Империи теперь не было бы.

Огородника этого звали Иваном Владимировичем.

Престарелый агротехнолог умудрился отыскать в перемерзлой плоти Отца Деревьев живую ткань, сохранить ее и преумножить. От взошедших ростков получил черенки, укоренил их, подкормил новейшими, своего рецепта, удобрениями. Повторил – много, много раз. И пошел с результатом трудов своих под светлые очи Великого ярла.