– У нас все готово. – Сетунь встала. – Машины не ждут, они требуют освобождения из узких рамок запрограммированного существования.

Борис метался между столиками, но на него не обращали внимания. Смеялись, курили, советовали закусывать, а то и наоборот – выпить бокал вина, и возвращались к прерванным его появлением разговорам.

– Когда же дадут свет? – спрашивали там и тут, и Борис, хватаясь за соломинку, предлагал немедленно идти чинить генераторы и проверять проводку, на что ему резонно отвечали: это дело электриков, за это им и платят, а у них, ученых, рабочий день кончился.

Даже Арсен, обнаруженный сидевшим на задворках зала над шахматным этюдом, почесал щетинистый подбородок:

– Старичок, тут такое дело, я ведь уйду из бригады, некогда мне стройкой заниматься. Я – тектолог, понимаешь? Тектолог, а не роботехник. Если считаешь, что какие-то там роботы подняли бунт, то иди к роботехникам, они им ячейки памяти почистят. А лучше прямиком в редакцию научно-фантастических рассказов. Это не наше дело, старичок, понимаешь? Не наше.

– Надо спасать! – взывал Борис.

– Вызови спасателей, – отвечал Арсен.

– Надо предупредить!

– Обратись к предупреждателям, – невозмутимо предлагал Арсен.

– Надо доказать!

– Доказывай, – пожимал плечами Арсен. – А мне все доказали – доходчиво и наглядно. Как в шахматах. Чего суетиться? На то ты и ученый, чтобы проверять теоремы.

Борис прикусил большой палец. Проверять теоремы? Панкрат и Сетунь доказали свою теорему. Но кто сказал, что их доказательство безупречно?!

Он наклонился к Арсену, схватил за грудки и встряхнул так, что фигуры на доске посыпались со своих мест:

– Ты тектолог, понял?! А не шахматист!

– Ошалел?! – рассвирепел Арсен. – Такой этюд рассыпал…

– Опровержение хочешь? – спросил Борис. – Будет тебе опровержение. Товарищ Монк, товарищ Монк! – Он кинулся к помосту, откуда медленным, будто нерешительным шагом уходил музыкант, удивленно разглядывая еще недавно рукоплескавших ему зрителей, а теперь не обращавших на него никакого внимания.

Борис загородил ему путь:

– Играйте, товарищ Монк, играйте!

– Не есть возможно, – на ломаном русском ответил джазмен. – Совсем не есть возможно. Они скучать. Пусть машина играть. Та-та-та, тиу-тиу. – Он пошевелил в воздухе пальцами. – Я идти.

– Не надо, товарищ Монк! – Борис схватил музыканта за рукав и потащил обратно к роялю. – Только вы можете помочь, только ваша музыка. Робот – посредственность. А вы – гений. Прошу вас, прошу, так надо, очень надо! Вы опровергнете его теорему, понимаете? Не понимаете?

– Не понимать. – Монк поправил смешную шапочку, но, поддаваясь настояниям Бориса, все же сел на стульчик.

– Не важно, просто играйте, и все.

Увидев, что музыкант вернулся, встали и изготовили инструменты участники «Дифференциала», до того с жаром обсуждавшие, где чумара чумарее – на свадьбах, на защитах диссертаций или на похоронах. Монк осторожно тронул клавиши, затем вступил контрабас, затянул саксофон, ударил молоточками виброфонист. Воздух завибрировал от усложнявшихся ритмических рисунков.

В первые минуты Борису показалось, что ничего не изменилось «Под интегралом». Публика вела себя так, как вела бы в каком-нибудь буржуйском ресторане, вкушая роскошь равнодушного, ни к чему не обязывающего человеческого общения, ковыряя вилками закуски и рассеянно прикладываясь к бокалам. Огоньки свечей не столько освещали, сколько скрадывали лица.