Договорились попробовать ближе к концу рабочего дня.

Наташа старалась держаться, но несколько раз выходила плакать на кухню. Покровский однажды решился, вышел за ней, сказал, что приглашает Серегу на футбол в эту субботу.

– Думаешь, можно уже на футбол?

И тут же сама себя осадила:

– Да, слушай, спасибо, что я… Спасибо! Он пойдет, конечно! На «Динамо»?

– Да.

Наташа опять заплакала, поцеловала Покровского в щеку. Самое мерзкое из ощущений – это бессилие.

Междугородний звонок: Гога Пирамидин. Наташа удивилась – потому что уже была, оказывается, телеграмма от Гоги. Сказала, что да, держится. Подозвала потом Жунева. А тот после беседы отвел Покровского на тот же балкон. Черт знает что, ушел Панасенко от Гоги!

– От Гоги?! Как ушел?

Так. Сегодня поздним утром Панасенко и эффектная женщина пошли завтракать. «Гога говорит, что хрен этот прямо в тапочках в ресторан приперся». В какой-то момент Панасенко отлучился вглубь ресторана и не вернулся. Ушел, как позже выяснилось, через кухню. Гога Пирамидин светиться не стал, отправил к подруге местных ментов – дескать, похож Панасенко на одного находящегося в розыске башибузука. Белыми, конечно, нитками шито, но важно было хоть что-то узнать. Подруга показала, что Панасенко уехал по бизнес-делишкам, а вернуться должен завтра. «Волга» при этом на месте.

– А у этой женщины есть машина? – спросил Покровский.

– Есть, жигуль, тоже стоит во дворе. Так и стоит. Рядом с «Волгой», как шерочка с машерочкой.

– Ах ты стервец! На чем-то еще уехал.

– Может, вообще не уехал…

Засек Гогу Пирамидина и ушкандыбал на своих двоих вершить дела по Калинину. Или решил Гогу Пирамидина проучить, как раньше Фридмана. Или не засек, но дела настолько важные, что просто перестраховался.

Покровский позвонил в Куйбышевский РОВД (три места покушений относились к Фрунзенскому району, а Чуксин тупик к Куйбышевскому), попросил организовать участкового и понятых, поехал в квартиру Ширшиковой. Сидел с рецептами – и рукописные, и вырезки из журналов, газет и даже из «Книги о вкусной и здоровой пище», хотя зачем ее разрезать, такую красивую. Коммунальные квитанции, древние больничные листы, инструкция к сифону, документы на ордена и медали, письменная благодарность от командования Брянским фронтом, плотный пакет с облигациями… В пачке с письмами и открытками обнаружил сложенную пополам купюру в сто рублей. Показал ее понятым.

– Сотка! – крякнул понятой.

– Он мог не показать, в карман сунуть, – буркнула понятая, выражаясь почему-то о Покровском в третьем лице, будто его тут не было.

Интонация при этом была осуждающая: дурак, сотку мимо кармана пронес.

Долго читал открытки, большей частью поздравительные, и письма, несколько раз встретил упоминание Панасенко в неожиданном контексте. «Связала Гришеньке шарф, а он не носит».

Понятые смотрели телевизор, передачу про знамя, которое снова в строю. Потом пошел фильм про композитора Глинку.

Часа через два наткнулся на упоминания садового участка. Софья Макаровна, бог знает кто такая, писала Нине Ивановне из Петропавловска-Камчатского: «Вспоминаю твой садовый участочек. Райское местечко».