– Вася все понимает, он просто недееспособный, – сказала Елизавета Ивановна. – И память плохая.

– И он вам рассказывает всегда про соседей?

– Рассказывает новости… Кому звонили. Он любит трубку первым брать. Рассказывает потом: Витьке звонили со стадиона, Райке с ресторана, Варьке из музея…

– Что ты выспрашиваешь, что ты вынюхиваешь, – Занадворова зашатало прямо на стуле. Вылил в стакан последнюю водку. Нужно и от него что-то услышать, пока не поздно.

Услышал, что между поездками Ивана Никифоровича Занадворова в рефрижераторном вагоне в дружной компании с морожеными мясными тушами иной раз вообще паузы нет. «Прохезаться как следует не успеешь, а напослезавтра опять в (неприличное прилагательное) Иркутск». А бывают паузы продолжительные. Все ходы записаны: Занадворов притащил и гордо показал бланк с поездками. В последнюю такую паузу укладывались покушения в Чуксином тупике, в Петровском и в Чапаевском парках. Все эти дни Занадворов был в Москве. Только кирпич на Скаковой упал, когда Занадворов покачивался под шум колес на бескрайних просторах.

Потом Занадворов отлучился в туалет, и скоро оттуда раздался громкий храп. Штрих, казалось бы, завершающий, но Покровский знал таких людей: проспится, злой будет, мощь природная, пару-тройку гор еще запросто сковырнет. И вряд ли он пьет там, в рефрижераторе, у них, наверное, строго. Пьет, конечно, но с оглядкой. Тушу коровью на станции загнать – нужна трезвость движений и ясность ума.

Фридман ждал в машине, читал учебник, но не забывал поглядывать по сторонам, как Покровский велел.

– Что пишут? – спросил Покровский.

– Понимание неполно написанного слова зависит от личного опыта и направленности интересов. Слово «под-о-ный» юрист скорее прочтет как «подложный», агроном как «подножный», а хозяйственник как «подсобный», – процитировал Фридман.

– Аминь! – только и оставалось согласиться Покровскому.

Фридману Покровский велел остаться на Большой Семеновской. Заглянул на почту, попробовал по пятнадцатикопеечному автомату дозвониться до Сержа в Ленинград – длинные гудки.

Доехал до «Динамо», прошел через Петровский парк. Конечно, так свернул, чтобы мимо роковой скамейки. Два бородача разминались тягучим янтарным «Останкинским» на этой скамейке, не знали, наверное, ее страшного прошлого. Погода нарастала-нарастала, а сегодня ударило за двадцать, и в Петровском парке многие горожане пили сейчас пиво.

Вчера – уже в двенадцатом часу – Покровский пошел было домой, слышал, как Гога Пирамидин в своем кабинете взволнованно говорит по телефону, показалось, что с женщиной, а потом Гога вдруг догнал Покровского и Фридмана в холле, сказал, что у него еще есть бутылка и что, по его мнению, Углова они помянули недостаточно. И перед тем как сесть на такси до дома, Покровский еще уговаривал с боевыми товарищами теплую водку у фонтана в парке «Эрмитаж», беспокоя поздних отдыхающих.

Покровский иногда позволял себе похмеляться и уже понял пару лет назад с некоторым испугом, почему это хорошо. Череп жмет, душа поскуливает, кровь еле движется, как подмороженная, а тут выпил немножко, и еще немножко, и еще, и алый цветок разворачивается в груди, все перетряхивается в человеке, как если бы верховное существо схватило и взболтало со знанием дела.