К ним спустилась и сама госпожа Брунхильда. Господин пришел с улицы, и ждать ночи не стал, взял ее у себя в покоях, не сняв с нее платья, и теперь валялся на перинах, а она пошла, узнать насчет ужина, так он был голоден. А за одно и поглядеть на новую кухарку. Увидев ее, монахи встали, поклонились, а кухарка и ее дочери приседали, тоже кланялись. Считали ее за жену господина.

— Господин ужинать желают, когда готово будет? — высокомерно спросила она.

— Скоро уже госпожа, — отвечал Марта. — Заяц почти готов.

— Заяц? — Брунхильда поморщилась. — Не люблю зайчатину. А еще что у тебя есть.

— Еще нога козленка, с вином и анисом. Капуста с уксусом, вареные яйца.

— И козлятину я не люблю, — привередничала красавица.

Еган уже был готов сказать пару слов о ней, да она так на него глянула зло, что он не решился. Только усмехнулся и головой тряхнул.

— А что ж мне вам приготовить? — растерялась кухарка.

— Тихо, — вдруг сказал Сыч.

Все замерли.

— Чего ты? — раздраженно спросила Брунхильда.

— Кажись, ворота кто-то ломает, — отвечал Сыч. — Слышите?

Да, кто то стучал в ворота.

— Ну, так возьмите огонь, и идите с Еганом узнайте кто, пришел на ночь глядя, — распорядилась красавица.

— Ну, а то бы мы в темень без огня пошли бы, — ерничал Еган, — спасибо что сказала. У самих то у нас ума то нет, так и поперлись бы без огня.

— Пошевеливайся дурень, — продолжала играть роль хозяйки Хильда.

— Дурень, — передразнил ее Еган, но огонь взял и пошли они с Сычом на улицу.

Вернулись они с немолодым господином, тот был богато одет, и вежлив, всем кланялся, всем улыбался, пока Еган бегал наверх за кавалером.

Волков спустился к гостю, поздоровался, и он сразу ему не понравился:

— Вы Моисеева племени?

— Да, я из жидов, как любят говорить люди вашей веры, — сказал немолодой господин, — зовут меня Наум Коэн.

Все с интересом слушали, даже дети кухарки, все хотели знать, зачем безбожник пришел к рыцарю Божьему.

А Волков подумал, что этот господин пришел сделать ему предложение по поводу завтрашней торговли, возможно, он собирался, что то предложить ему, и он спросил:

— И что вам от меня нужно, Наум Коэн?

— Хотел поговорить по поводу дома.

— Дома, какого дома, — не понял кавалер, — этого дома?

— Нет не этого, — медленно говорил немолодой господин. — По поводу дома, что сгорел в Ференбурге.

Теперь этот господин нравился кавалеру еще меньше. В комнате повисла тишина, да такая, что сказал кавалер негромко: «Оставьте нас». И все услышали. Стали вставать из-за стола, выходить прочь.

Еган сдуру пошел наверх, а не со всеми в людскую. Там догнала его Брунхильда и как кошка вцепилась, ему в лицо ногтями, драла и не выпускала, шипела при этом:

— Не смей, боле, мне перечить при слугах, и насмехаться надомной не смей, слышишь, ты холоп!

— Осатанела, что ли? — Еган оторвал ее пальцы от своего лица. — Рехнулась?

— Не смей я сказал, — продолжала беситься Брунхильда и стала бить Еган, да все по морде, по морде. А рука у не была не легкая. И приговаривал, — холоп, быдло, смерд.

А он только закрывался, и отбрехивался:

— Да отойди ты припадочная.