Наум Коэн поднялся с лавки, поклонился и вышел на улицу. Еган проводил его до ворот. Ужин был уже готов и все сели есть. Сели внизу, за один стол. Даже Брунхильда, почти госпожа, сидела со всеми вместе. И вроде была довольна, сидя по правую руку от господина. И все остальные были довольны и ужином и новым домом. Только сам господин был задумчив и серьезен, ел, не глядя в дорогую тарелку. И не радовал его сегодня ни дом, ни ужин.

Старшим писарем при штатгальтере Ульрике служил господин Дессель. Уже с раннего утра пахло от него чесноком и пивом, дорогая одежда его была сплошь заляпана. Лицо было красно от избытка крови, и живот его был велик, так велик, что пуговицы чудом удерживали чрево его в одежде.

Еще затемно Волков со своими людьми все разложил так, что бы считать было легко, он помнил, что говорил о господине Десселе Фабио Кальяри и готовился вести тяжкий счет. Кавалер показывал рукой Десселю уздечки. Он вывесил уздечки на телегу, пересчитав их, еще когда имперский писарь еще не пришел, и теперь не считая говорил:

— Сорок одна уздечка, почти все новые, ремонта ни одна не требует. Прошу по двадцать два крейцера.

Даже не взглянув на уздечки, Дессель сказал писарю, что шел следом за ними с бумагой и пером:

— Пиши, как говорит господин рыцарь.

То есть Дессель не стал ни считать, ни проверять качество, пошел дальше, указывая перстом на стопку тряпок и спрашивая:

— Это?

— Потники, восемьдесят два, не новые прошу по четыре с половиной крейцера за один.

— Пиши, — он снова не стал считать. — Тут что?

— Стремена. Тридцать одно стремя. Семь крейцеров каждое.

— Пиши, — приказывал Дессель.

Писарь что шел за ними все записывал.

— Седла, — сказал Волков, он решил попробовать завысить цену и поглядеть, что скажет старший писарь штатгальтера. — В двух телегах семьдесят одно седло, ни одному ремонт не нужен. Прощу за каждое талер.

Он попросил вдове больше, чем стоили седла и ожидал, что вот теперь-то Дессель остановится или возмутится или еще что ни будь, но тот спокойно сказал свое: «Записывай», и пошел дальше, говоря:

— А тут у вас что? А доспехи. Чего и сколько?

Кавалер был удивлен, первый раз в жизни он так торговал, но виду не показывал, он говорил:

— Шлемы сорок шесть штук, наплечники девять, один не парный, рукавицы кольчужные восемь пар, наручи четырнадцать пар, перчатки «пластина» четыре пары. За все прошу двести два талера.

Но вот тут-то Дессель должен был хоть что-то спросить, но Дессель только рукой махну и писарь заскрипел пером.

Дальше все шло так же. Кирасы и поножи, пики и алебарды, арбалет и болты, и подводы и лошади и все остальное, включая провиант и фураж, не считались и не оценивались. Все записывалось со слов Волкова, и цена ставилась та, которую он просил. Когда все было записано, а случилось это быстро, Дессель сказал:

— Это все?

— Да, — отвечал кавалер.

— А я слышал, у вас были пушки?

— Они не продаются, — сказал Волков, он, честно говоря, немного волновался, ну не выходил у него из головы разговор с Наумом Коэном.

Он оставил себе и пушки и двенадцать аркебуз, и то и другое Сыч уже вез к нему домой.