— Да бог с тобой, милый. Я заказывал.

— Мы вашего пива пить не будем, — мрачно произнес Коля, положив на стол новенький полтинник, даже шелестевший под его пальцами.

А Владимир не знал, как ему держаться.

— Коля, это же правда. Коля... Георгий Кузьмич правду говорят.

— Знаю, что правда. Но не всякая правда за хлебом-солью говорится. Уважай того, с кем рюмку пьешь. Если даже у него не уши, а свекольная ботва на голове.

Кузьмич не ожидал такого поворота разговора. Ему не хотелось ссориться с Кругловым.

— Ну, хорошо, Николай. Не обижайся. С кем этого не бывает?.. Скажешь слово, а затем сам пожалеешь.

Черт его знает, что за молодежь пошла?.. Разве бы он, Гордый, в свои далекие двадцать лет посмел бы так со старым сталеваром разговаривать? Даже если бы оскорбили его, — проглотил бы галушку. А тут, видите ли, столько чести! Как их только воспитывают по тем ремесленным училищам?.. Тем не менее, почему Коля должен промолчать? Только потому, что он, Гордый, старше его? Он сам когда-то говорил этому мальчишке, что по делам, а не по годам человека уважать надо.

Неизвестно, каким чудом домик Гордого сохранился во время войны. Но он отличался от окружающих домов только тем, что был покрыт не шифером, а этернитом. Зато сад у Гордого был такой, что ему завидовали все соседи. Чего здесь только не было! И райские яблоки, и огромные груши-бергамот, что во время своей полной зрелости кажутся выкованными из осколков солнца, и крупный, как прозрачные стеклянные бусы, черноморский виноград с узорчатыми листьями, опушенными снизу серебристой подкладкой. А между деревьями росли розовые и красные розы, которые, благодаря особому попечению Прасковьи Марковны, играли не только декоративную роль. В доме Гордого не признавали никакого другого чая, кроме собственного розового. А что уж говорить о редком варенье, которое умела готовить Марковна из своих роз! Обойди полмира, и тебе все равно не придется отведать такого ароматного, такого вкусного варенья.

В самом доме стояла мебель трех разных поколений. В углу щеголял своими столетними цветами на зеленых боках окованный обручевым железом сундук, полученный Марковной в наследство еще от покойной бабушки. Уже и Марковна постарела, а сундук до сих пор напоминал пышную женщину, вырядившуюся в праздничную плахту и новую корсетку.

А в другом углу стоял новый шкаф с зеркальными дверцами, который можно увидеть сейчас почти в каждом доме. У шкафа на отдельном столике сверкает своей полировкой рижский радиоприемник. На стенах было развешано множество фотографий близких и дальних родственников семьи Гордого. А возле окна, на самом почетном месте стояла святыня этого дома — шахматный столик.

Когда Георгий Кузьмич зашел во двор, Марковна с Лидой пропалывали грядки. Настроение у них было, видно, не очень веселое, потому что они почти не разговаривали между собой.

— Ты бы к Валентине заглянул, — сказала Марковна, заметив во дворе Кузьмича. Лида тоже подняла глаза, и Кузьмич обратил внимание на то, что они красные от недавних слез.

— А что с ней? — Тревожно спросил Гордый.