Джон внимательно следил за ее лицом. Возможно, неожиданное исчезновение из ее жизни Оливера Доббса, кошмарные переживания в связи с пожаром стали своего рода катарсисом. Но он ясно видел, что прежние преграды между ними и ее холодная сдержанность наконец рушатся. Наконец-то она стала честной с самой собой, и ей нечего теперь скрывать от него. Душа его переполнилась дивной радостью и торжеством, и он сразу почувствовал, что это продолжение той радости и удовлетворения, которое охватило его прошлой ночью.

— Вчера на пляже в Кригане я и слушать тебя не хотела, но ты был прав, так ведь? Ты был прав, говоря об Оливере.

— Хотел бы я сказать «Жаль, я был не прав», но, если честно, сказать этого не могу.

— Но ты ведь не собираешься сказать «Я же говорил тебе».

— Никогда этого не говорил и не скажу.

— Понимаешь, беда Оливера в том, что ему никто не нужен. В этом все дело. Он признался в своем письме: единственное, что возбуждает у него интерес, — писательский труд. — На лице ее появилась страдальческая улыбка. — А я-то всегда думала, что я…

— И что ты теперь намерена делать?

Виктория пожала плечами.

— Не знаю. Не знаю, с чего начать. Оливер пишет, что я должна отвезти Томаса назад к Арчерам, и я все думаю, как это сделать. Я даже не знаю, где они живут, и не могу представить себе, что я им скажу, когда доберусь до них. К тому же я не хочу расставаться с Томасом. Не хочу прощаться с ним. Это все равно что часть себя оторвать. А тут еще эта машина. Оливер пишет, что если «вольво» останется здесь, то, может быть, Родди сумеет его продать. Он говорит, что, если я хочу, я могу поехать на нем в Лондон, но вряд ли я рискну, тем более с Томасом. Я хочу лететь самолетом или ехать поездом из Инвернесса, но это значит…

Джон решил, что уже не в силах все это слушать. Он перебил ее, громко сказав:

— Виктория, прошу тебя, больше ничего не говори.

Прерванная на полуслове, Виктория смотрела на него с открытым ртом, удивляясь резкости его интонаций.

— Но мне необходимо это обговорить. Мне надо что-то делать…

— Нет, не надо. Тебе не надо ничего делать. Я все беру на себя. Я организую возвращение Томаса к деду и бабушке…

— Но у тебя много своих дел.

— …я берусь даже умиротворить их…

— У тебя много хлопот с пожаром, Родди и Бенхойлом.

— …судя по всему их нужно умиротворить. Я беру на себя Томаса и позабочусь о тебе, но что до машины Оливера, то мне наплевать, пусть она хоть сгниет на свалке. И Оливер Доббс с его гениальностью и сексуальной доблестью и тем, что возбуждает его интерес, пусть провалится в тартарары. И я больше слышать не хочу об этом эгоцентричном сукином сыне. Договорились?

Виктория задумалась. Лицо ее было серьезно.

— Он никогда тебе не нравился, да?

— Я старался этого не показывать.

— Это было заметно, совсем чуть-чуть и изредка.

Джон усмехнулся.

— Хорошо еще, что я не расквасил ему нос.

Он посмотрел на часы, потянулся и встал.

— Ты куда? — спросила Виктория.

— Вниз, звонить по телефону. Мне нужно позвонить в тысячу мест. Так почему ты не ешь завтрак? Тебе больше не о чем беспокоиться.