После длительных запирательств он назвал всех слушателей школы: их было шестьдесят восемь человек. Он показал подземные склады с оружием, боеприпасами и продовольствием, спрятанные в горах. Они были замаскированы и заминированы.

Забот у нас прибавилось. Нашей небольшой группе все осилить было трудно. Требовалась серьезная работа с Семершем и другими задержанными. Нельзя было откладывать розыск и остальных диверсантов. В списке слушателей мы нашли фамилию Кичи. Знакомая фамилия. Может быть, этот Тибор Кичи и есть тот самый молодой шалопай, сын хозяина ресторана?

— Кто устраивал в горах склады, перевозил туда оружие, боеприпасы, продовольствие, готовил жилые помещения, минировал? — спрашиваю Семерша.

Он молчит. Потом заявляет, что все это делали немцы, и только после долгих разговоров, наконец, сообщает, что все выполнялось руками двадцати трех русских военнопленных.

— Где они?

— Не знаю.

— Вы должны знать.

— Их расстреляли немцы, — не глядя на меня, говорит Семерш.

Видя, какое впечатление произвело на меня это его признание, Семерш спешит оправдаться, уверяя, что к расстрелу русских он не имеет никакого отношения.

Доходим до чащобы. Путь преграждают мелкие сосенки. К нашему удивлению, Семерш без всяких усилий начинает отбрасывать их одну за другой. Только теперь мы понимаем, что это искусственная преграда.

Идем по следу Семерша.

— Мины, — показывает он. Наклоняется над одной, расчищает рукой снег.

«Дернет за проволоку, соединяющую мины, ему терять нечего», — думаю я, но виду не подаю. Он утверждает, что сами склады не присоединены к этому заграждению. Позднее мы обнаружили иную схему минирования. В центральном складе было много тонн противотанковых мин, и они соединялись с теми, что были расставлены снаружи. Не исключено, что именно здесь Семерш и рассчитывал отслужить нам панихиду.

Немцы заложили здесь на длительное хранение большое количество оружия, боеприпасов и продовольствия: от буханок консервированного хлеба, колбас и сушеных фруктов до наборов концентратов; от фаустпатронов, гранат и автоматов до охотничьих ружей.

— Зачем собрали сюда столько ружей? — спросил я Семерша.

— Нас ориентировали на длительную борьбу, — ответил он. — С ружьями мы могли выдавать себя за охотников. С ними можно было кормиться в лесу, если бы у нас иссякли запасы продовольствия.

Возвращаясь в село, мы оставили у складов до прибытия солдат капитана Набатова и с ним двух овчарок. Других возможностей мы не имели.

Набатов любил лес. Сколько раз мы слышали от него на Украине: «Они неравнодушны к степи так же, как я к лесу». Он понимал лес, наслаждался не только концертами птиц, но и его шумом, слыша в шуме и перешептывание деревьев, и сладкую музыку. Сейчас он радовался, что удалось остаться наедине с природой, заночевать в лесу, заранее предвкушал хороший отдых, в котором нуждался всю войну.

Он нашел в землянке ведра, чайники, разыскал родничок и не мог оторвать глаз от прозрачной воды. Возвращаясь к землянке, точнее, к рубленному из добротного леса домику в земле, он говорил про себя: «Возле этих корней в июне должны быть светлячки, а здесь, наверное, растут лесные фиалки, а тут — земляника с ее неповторимым вкусом и ароматом».