Через несколько секунд Лира тихонько ахнула.

— Что такое? — спросил Уилл.

— Я так и не спросила её о моих отце и матери, и алетиометр теперь тоже не могу спросить… Узнаю ли я когда-нибудь?

Она медленно села на землю; он сел рядом.

— Ох, Уилл, — сказала она. — Что нам делать? Можем ли мы что-нибудь сделать? Я хочу жить с тобой вечно. Я хочу целовать тебя, ложиться с тобой и вставать с тобой каждый день своей жизни, пока не умру, долгие-долгие-долгие годы. Я не хочу воспоминаний, только воспоминаний…

— Да, — сказал он. — Воспоминаний мало. Я хочу твои настоящие волосы, и губы, и руки, и глаза, и ладони. Я и не знал, что смогу полюбить что-то так сильно. О, Лира, если бы эта ночь никогда не кончалась! Если бы только мы могли остаться здесь, а земля перестала бы вращаться, и все остальные заснули бы…

— Все, кроме нас! И мы с тобой могли бы жить тут вечно и просто любить друг друга.

— Я буду любить тебя вечно, что бы ни случилось. Пока не умру, и после того как умру, а когда выберусь из мира мёртвых, я буду вечно летать по свету, всеми своими атомами, пока снова не найду тебя…

— Я буду искать тебя, Уилл, каждое мгновение, каждый миг. А когда мы снова найдём друг друга, мы так крепко соединимся, что никто и ничто никогда нас не разлучит. Каждый мой и каждый твой атом… мы будем жить в птицах, и цветах, и стрекозах, и соснах, и в облаках, и в этих частичках света, плавающих в лучах солнца… А когда из наших атомов сделают новые жизни, нельзя будет взять один, придётся взять два, один мой и один твой — так крепко мы соединимся…

Они лежали рядом, держась за руки и глядя в небо.

— А помнишь, — прошептала она, — как ты впервые пришёл в то кафе в Читтагацци, а дэмона раньше никогда не видел?

— Я не мог понять, что это такое. Но когда я увидел тебя, ты мне сразу понравилась, потому что ты была храбрая.

— Нет, ты мне понравился раньше.

— Нет, ты дралась со мной!

— Ну, — сказала она, — да. Но ты на меня напал.

— Нет! Ты выскочила и напала на меня.

— Да, но я быстро перестала.

— Да, но, — нежно усмехнулся он.

Он почувствовал, что она дрожит, а потом хрупкие косточки её спины стали подниматься и опадать под его руками, и он услышал, как она тихо всхлипывает. Он гладил её тёплые волосы, её нежные плечи, снова и снова целовал её лицо… потом она глубоко, прерывисто вздохнула и затихла.

Дэмоны слетели вниз, снова превратились и подошли к ним по мягкому песку. Лира села им навстречу, а Уилл удивился тому, что он мог мгновенно различить, где чей дэмон, какое бы обличье они ни приняли. Пантелеймон стал животным, названия которому он не мог подобрать: как большой и сильный хорёк с красно-золотой шерстью, длинным, гибким и очень грациозным телом. Киръява снова была кошкой. Но кошкой необычного размера, с густой блестящей шерстью, переливавшейся тысячей бликов и оттенков угольно-чёрного, тёмно-серого цвета, синевы глубокого озера под полуденным небом, дымчато-лилово-лунно-туманного… достаточно было взглянуть на её мех, чтобы понять значение слова «тонкость».

— Куница, — сказал он, найдя имя Пантелеймону, — лесная куница.