«Тиалис! Тиалис!» — закричал он и, избегая щёлкающих зубов самого большого трупоеда, отвернул набок его голову. Тиалис был мёртв, шпоры его глубоко вонзились в шею животного. Тварь всё ещё брыкалась и кусалась, и Уилл отрезал ей голову, откатил подальше снял мёртвого галливеспианца с кожистой шеи.

«Уилл, — сказал сзади Лира, — Уилл, смотри…»

Она пристально вглядывалась в хрустальный паланкин. Он не разбился, хоть хрусталь и был весь в пятнах грязи и потёках крови тех существ, которых съели трупоеды перед тем, как его найти. Он лежал среди камней, опасно накренившись, а внутри…

«Ой, Уилл, он ещё жив! Но, бедняжка…»

Уилл увидел, как она трогает руками хрусталь, пытаясь достать ангела из паланкина и успокоить его; он был такой старый, напуганный, плакал, как ребёнок и жался в дальний уголок.

«Он, наверное, такой старый, никогда ещё не видела, чтобы так страдали, ох, Уилл, давай его выпустим?»

Уилл одним движением разрезал хрусталь и сунул руку в паланкин, чтобы помочь ангелу выбраться. Обезумевшее и обессилевшее существо могло лишь всхлипывать и что-то бормотать и шарахнулось от Уилла, заподозрив новую опасность.

«Всё в порядке, — сказал Уилл, — мы можем хотя бы помочь тебе спрятаться.

Вылезай, мы тебя не обидим».

Дрожащая рука слабо схватила его руку. Старик всё стонал и поскуливал, скрипел зубами и конвульсивно хватался за себя свободной рукой; но когда Лира тоже протянула руку, чтобы помочь ему выбраться, он попытался улыбнуться и поклониться и его древние глаза с невинным удивлением моргнули на неё из глубины морщин.

Они вдвоём помогли ветхому днями выбраться из его хрустальной тюрьмы; это оказалось нетрудно, потому что он был легче пёрышка и готов был идти за ними куда угодно, не имея собственной воли и откликаясь на простую доброту, как цветок на лучи солнца. Но на открытом воздухе уже ничто не защищало его от ветра, и, к их ужасу, его силуэт стал расплываться и растворяться. Всего за пару секунд он совсем растаял, и последним, что им запомнилось, были эти изумлённо моргающие глаза и глубокий, усталый вздох облегчения.

И он исчез: тайна растворилась в тайне. Всё это случилось меньше чем за минуту, и Уилл сразу же вернулся к павшему шевалье. Он поднял маленькое тело, держа его в ладонях, как в колыбели, и почувствовал, как по щекам бегут слёзы.

Но Лира уже настойчиво что-то ему твердила: «Уилл, нужно уходить, надо, леди слышит тех лошадей…»

С индигового неба низко спикировал индиговый ястреб, и Лира, вскрикнув, пригнулась, но Салмакия изо всех сил закричала: «Нет, Лира! Встань прямо и вытяни кулак!»

И Лира застыла на месте, придерживая одну руку другой, и синий ястреб, сделав круг над ней, развернулся, снова спикировал и вцепился острыми когтями в её пальцы.

На спине ястреба сидела седая дама, обратившая взгляд ясных глаз сначала на Лиру, а потом на Салмакию, припавшую к её воротнику.

— Мадам… — слабо проговорила Салмакия, — мы сделали…

— Вы сделали то, что нужно. Теперь здесь мы, — сказала мадам Оксентиэль и дёрнула поводья.

Ястреб прокричал три раза, так громко, что у Лиры зазвенело в ушах. В ответ ему с неба упал сначала один, потом два, три и ещё сотни ярких стрекоз, несущих на спинах воинов. Они мелькали в воздухе так быстро, что, казалось, неминуемо должны были врезаться друг в друга, но рефлексы насекомых были так остры, а всадники так ловки, что, казалось, вокруг детей и над ними быстро и беззвучно соткался сверкающий ковёр.