– Теперь – могу – тихо ответила Маша после длительного молчания.

– То-то же…

– И что, ничего сделать нельзя? Ну, есть же КГБ, есть же прокуратура! Пойти туда!

– Им тоже на всё плевать. Они спустят дело в то же отделение милиции, тем, кто и допустил это безобразие. Как ты думаешь, какое они примут решение? Я тебе уже об этом говорил…

– Так что – только убивать?! – Мария снизила голос до шепота – я боюсь!

– Ну – тебя никто и не просит этим заниматься, я же сказал. Теперь подойдём к самому интересному – к милиционерам. Что делать с ними?

– Ну…в прокуратуру…а ещё лучше – в КГБ. Мне рассказывали – у них постоянно с КГБ трения. Гэбэшники за ними следят, ловят и наказывают.

– Замечательно. Я прихожу в КГБ и говорю: 'Меня в отделе убивали, но не убили Закопали в землю, но я выкопался'. 'А где следы побоев?' – спрашивают меня. А я отвечаю – 'Раны все заросли, зажили – буквально за сутки. Такой я мутант. И только что из психушки'. Что будет дальше?

– Ничего хорошего – удручённо сказала Мария и перевернулась на живот, демонстрируя миру тугие ягодицы, достойные пятнадцатилетней девушки – так что, нет никакой альтернативы убийству?

– Если видишь её – укажи.

– Не вижу. Не вижу…

Мы полежали на берегу ещё с полчаса, потом снова окунулись, и замёрзнув в воде, оделись. Потом побрели домой, чувствуя, как горячий ветерок высушивает нашу одежду и тела.

За всё время мы не встретили на пруду никого из знакомых, из тех, кто вчера провожал меня 'в последний путь'. И это порадовало. Не хотелось лишних вопросов, шепотков и разговоров за спиной.

Я шёл и думал – как всё обстряпать максимально умело, так, чтобы раздать всем сестрам по серьгам, и при этом остаться в стороне. Чтобы никто не заподозрил, что казнь негодяев моих рук дело. Что ни говори, не все менты такие глупые, как Федорчук. Те же опера, при их беспредельности глупыми не были. Особенно начальник отделения уголовного розыска. Вон он как всё обстряпал с моим 'трупом'. И не подкопаешься. Кто может подумать на заслуженного офицера милиции, в чине не менее майора, кто может обвинить его в сокрытии преступления, совершённого его сотрудниками, да ещё и в соучастии в этом преступлении. Всех повязал кровью – заставил бить меня, добивать, и теперь каждый боится раскрыть рот – ведь и он может попасть лет на двадцать на зону.

Перво-наперво нужно было начать с 'братьев-разбойников'. И брать их следовало на 'горяченьком'…

Мы дошли до дома, переоделись, сняв влажные трусы и купальник. Я порывался ещё разок приобнять Марию, завалить на постель (уж больно соблазнительно она выглядела на берегу, да и сейчас, расхаживая по дому нагишом вызывала у меня стойкое желание), но она отбилась, сказав, чтобы я сохранил себя для ночи. Видимо после нашего разговора у неё резко испортилось настроение – да и немудрено, трудно превращаться из законопослушной тихой врачихи в убийцу, или пособницу убийцы. Людей, воспитанных в почитании закона, никогда его не нарушавших, должно просто трясти от мысли о том, что я задумал.

Мы поужинали, потом Мария ушла в свою спальню и там затихла. А я лёг на свой диван и стал обстоятельно обдумывать то, что мне предстояло сделать.