Крейн обернулся.

Рильфа лежал на земле, раскинув руки. Его тело было покрыто ранами, из которых сочилась серебристая кровь. А на лице, измазанном грязью, сумасшедшим блеском светились глаза.

Увидев, что на него смотрят, он широко улыбнулся:

— Ты такой же, как я. Признай это брат. Давай, убей меня, пока я беспомощен и безоружен. Докажи самому себе, что это и есть твой истинный облик.

Но эти слова уже не вызвали прежней ярости. Только усталость и легкую грусть.

Крейн усмехнулся, занося меч над головой младшего брата.

— Что ж, если ты просишь…

Рильфа замер, впившись взглядом в клинок. Его черты на мгновение заострились, маска спала, обнажая животный страх.

— Ну же… — поторопил он, облизывая разбитые губы. — Давай! Сделай это!..

И рассмеялся.

Свист воздуха. Вспышка солнца на стали.

Едва слышный вскрик…

И долгий разочарованный вой.

Меч воткнулся в землю рядом с его глазами. Ушел по самую рукоять.

— Я знаю, кто я, — произнес Крейн, поднимаясь.

Пару бесконечно долгих секунд Рильфа смотрел на него, не в силах поверить, что все еще жив. А потом ощутил, как нечто чужое, ненасытное, беспощадное в своей жажде мщения проникает в его разум холодными щупальцами.

— Нет… — выдохнул, вонзая пальцы в дерн. — Нет… Пожалуйста… Брат…

А потом завопил, беснуясь от страха и злобы:

— Убей меня! Убей! Ты! Ничтожество! Не смей бросать меня здесь!

Но Крейн отвернулся.

Навстречу ему от особняка уже спешили драги в мундирах императорских фьордов — личная гвардия Иллариона. И Рено До Наре с суровым и хмурым лицом.

Кто-то из фьордов набросил на плечи Крейна плащ и всунул в руки чашу с дымящимся восстанавливающим напитком. Кто-то заставил Рильфа подняться и сковал ему руки за спиной. Тот продолжал лихорадочно лепетать, то и дело срываясь на крик:

— Убей меня, брат! Убей! Умоляю!..

Пока не раздался голос До Наре:

— Рильфа Даберрон, именем императора и властью данной мне Его Владычеством Илларионом, вы арестованы за преступления против империи и клана. Владыка демонов требует вашу душу, и мы не видим причин отказывать ему.

Жалкий крик Рильфа перешел в душераздирающий вой, когда фьорды поволокли его прочь.

Но Крейн уже ничего не видел. Кроме женской фигурки, застывшей на крыльце. Она смотрела на него с трепетом, отчаянием и надеждой. А еще было в ее глазах что-то такое, о чем он до этого дня мог только мечтать.

— Тая… — вырвалось глухо.

И ее будто в спину толкнуло.

Куда делись слабость и боль? Она летела к нему, как на крыльях, не чувствуя ног. Не чувствуя, как сердце выпрыгивает из груди, а глаза застилают слезы.

Споткнулась. Упала в его объятия, одновременно смеясь и плача. Схватила ладонями за лицо, в лихорадочной спешке начала осыпать поцелуями нос, глаза, щеки. Все, что могла достать. Бормоча в блаженном исступлении:

— Ты живой! Живой! Господи…

Он держал ее на руках. Принимал ее поцелуи. Чувствовал вкус ее слез на губах.

Такая родная, такая его. Тело к телу, душа к душе. Разве есть связь сильнее?

— Моя, — хрипло выдохнул, накрывая ее губы своими. — Моя навсегда. Шинами.

Он целовал ее страстно, самозабвенно, одержимый единственной жаждой: передать ей все чувства, что бурлили в его крови. Чтобы она ощутила их в полной мере, поняла, как дорога ему стала. Что ради нее он готов идти на край света и дальше. Ради ее улыбки, ради ласкового взгляда, прикосновения. Ради того, чтобы просыпаться и видеть ее по утрам рядом с собой такую простую, взлохмаченную, сонно щурящую глаза. Чтобы слышать ее тихий голос, сидеть рядом с ней за столом, наблюдать, как она порхает по кухне в их доме.