Мне неудобно было, но я зарядил пушку, не без помощи Ганина, и тот кивнул, сообщая, что разобрался в управлении. Действительно ничего сложного. Дальше я убавил освещение боевого отделения и стал поворачивать пушку на правый борт, поэтому, когда мы проезжали мимо КВ, даже не останавливаясь, я всадил ему в корму снаряд с двадцати метров. Пробил. Вспыхнув, там в отверстии погас огонёк, а мы двинули дальше, и пока Ганин заряжал пушку, я держал на прицеле тяжёлый советский танк, после чего выстрелил в борт, в самое слабое место. В этот раз начался пожар, а я уже крутил маховики наводки и выцеливал стоявшую рядом «четвёрку», а за ней была «тридцатьчетвёрка». Всего у немцев, как я и говорил, было восемь танков, мой девятый, тяж вывели из строя, там пожар начался, потом разбили «четвёрку». Да так, что у той после первого же снаряда башню сорвало от детонации, сползла набок. Потом подожгли «тридцатьчетвёрку» и стали бить по остальным танкам. А это два чеха и две «тройки». Гарин на месте стрелка поливал мечущихся солдат длинными очередями, а сейчас, матерясь, пытался заменить коробку с лентой, а нам отвлекаться и помогать некогда было. Укрывшись за корпусом «четвёрки», мы били по ним, поджигая один танк за другим, а по броне звучал топот немецких солдат, что пытались нас достать. По люку прикладом били, но пока не до них. Танки у немцев закончились, поэтому, выстрелив по пушечному броневику, попал, у второго лишь пулемёты были, и ему тоже гостинец отправил, скомандовал Бабочкину:

– Гони, сержант, валим отсюда.

– Обратно?

– Нет, к мосту. Разворачивайся.

Я развернул пушку назад и посылал снаряд за снарядом по солдатам, там и осколочными по бронетранспортёрам хватало. Вроде в два попал, но уж больно качало. В один точно, он горел. Это тот, что с зенитной турелью, я на фоне горящих грузовиков стволы торчащие рассмотрел. Ну а мы уходили. По нам стреляли вслед, многочисленные шлепки по броне это подтверждали, но снарядами, особенно болванками, попасть не успели, а потом и не смогли остановить, поэтому и уходили мы своим ходом. Эх, Лапин, из-за своего упрямства и сам погиб, и колонну с ранеными подставил. Я пытался возражать, да никто особо и не слушал, тот получил приказ сверху и выполнял его. А когда к колонне раненых прилипли, то и тут ничего не успел. Надо было остановить его и настоять на своём, идти на своих двоих.

– Сержант, чего двигатель так странно работает? – спросил я Бабочкина, когда мы удалились от места боя километров на семь.

– Баки пустые. Сейчас встанем.

– Ну, это не удивительно, немцы уже два дня без снабжения. У нас снарядов тоже едва полбоекомплекта было. Одни осколочные остались. Ладно, сверни с дороги и уйди куда.

– Хорошо.

Танк повернул и метров сто не проехал, когда окончательно встал, двигатель стих, и наступила тишина.

– Выбираемся. Не забываем свои вещи и оружие. И то, что у немцев, прихватите. У нас с припасами туго. Надеюсь, эти танкисты экипированы хорошо. Пленного берите тоже, я смотрю, он очнулся.

Я первым открыл люк, На всякий случай держа револьвер наготове, мало ли какой солдат на броне прячется, вряд ли, конечно, после того, сколько по нам палили, и из пулемётов тоже, но перестрахуемся. Оказалось, не зря, немец был, солдат, но мёртвый. Его порешили свои же. Лежал на надмоторном отделении. Приняв свою винтовку и ранец, а потом вещи остальных, я сложил их у танка и помог вытащить языка. Ну и Бабочкину напомнил, чтобы похозяйничал, поискал всё, что пригодится. А я, подсвечивая фонариком командира танка, осмотрел труп. У солдата ранец был. Я достал документы и ранец осмотрел. Ого, повезло, две банки советской тушёнки, печенье, тоже наше, и ещё две банки консервов, но уже немецких. Больше ничего интересного не было, и я убрал трофеи в свой ранец. Хотя нет. Знакомая удлинённая коробочка-чехол. Я вытащил из ранца солдата бритву. «Золинген» у меня также была, в танке сгорела. Зеркальце в кармашке нашёл. Вот теперь точно всё. Ещё на ремне солдата котелок был, неплохой, с крышкой под второе, но пулями побит, зато такие котелки в танке оказались, я себе один забрал и прицепил к поясному ремню, и рядом флягу, тоже немецкую. После этого спустившись, велел Гарину: