– Почему?

– Чтобы песня могла звучать дальше.

– А кто ее поет?

Наоми улыбнулась.

– Бог. И слушает тоже он. Как одинокий путник, который идет по дороге и что-то мурлычет, чтобы было веселее. Только в случае с богом это реально одинокий путник. Просто совсем.

– Почему?

– Потому что он не может создать другого бога. Он один настоящий, и он уже есть. Сколько ни гуляй по придуманным дорогам, никого другого не встретишь. И поэтому он напевает эту песенку.

– Зачем? – спросила я.

– Чтобы забыться и увидеть вокруг мир, где есть кто-то еще. На самом деле это просто песенка, которую он поет. Но поскольку ее поет бог, она волшебная и слышит сама себя. Вернее, думает, что слышит сама себя, а бог вообще ни при чем и его даже нету. А есть только эта песня и все то, о чем она. Вот такие песни нравятся богу.

– Красиво, – сказала я. – А где сейчас муж твоей мамы?

– Он с двумя друзьями уплыл во Флориду. На лодке. И утонул по дороге. Он был из этих, гусанос[20].

– Извини, – сказала я.

Наоми засмеялась.

– Да мне-то что. Вот мама горевала, да.

– А мы тоже слышим эту песню? – спросила я.

– Для нас это не песня. Это мы сами. Но если тебе повезет, ты можешь услышать ее именно как песню. И тогда ты вспомнишь, что ничего, кроме счастья, в жизни нет.

– Серьезно? А почему в жизни нет ничего кроме счастья?

– Потому что жизнь кажется страшной и безвыходной, но на самом деле все проходит. Все проходит, все исчезает, ничто не может удержать нас в плену. Ни горе, ни радость. Даже мы сами на это не способны. Мы не можем стать для себя тюрьмой, хотя стараемся изо всех сил. Это свобода. Это счастье.

Интересно, подумала я, что ответила бы Кендра?

– Да, – сказала я. – Мы не можем стать для себя тюрьмой. Зато у вас на Кубе я видела пару ребят, которые вполне могут. В смысле, стать тюрьмой. Да и у нас в России таких хватает.

Наоми засмеялась опять. Мне нравилось, как она смеется.

– Хорошую историю придумал твой папа, – сказала я. – То есть, сорри, муж твоей мамы. А у нас верят… Ну, я не особо разбираюсь в нашем культе, но смысл, по-моему, в том, что бог нас создал, чтобы мы его славили. Пели ему всякие осанны и эти… литургии.

– Зачем богу надо, чтобы про него пели? Мы сами его песня.

– Священники говорят, ему хочется, чтобы мы его любили. И не шли против его воли.

Наоми покачала головой.

– Бог как малыш. Он пускает мыльные пузыри с крыши. Ему не надо, чтобы эти пузыри его любили. Ему надо, чтобы они красиво блестели на солнце. Остальное он им простит.

– А пузыри? – спросила я.

– Что?

– Пузыри его простят?

– Не знаю, – засмеялась Наоми. – Скорей всего, они просто лопнут, и их мнение будет уже не особо важно… Правда, у святой Церкви есть еще воскрешение из лопнутых.

– Может быть, – сказала я, – на страшном суде не бог будет нас судить. Может быть, это мы будем судить бога.

– Угу, – ответила Наоми. – Девочки всегда нормально со всем разберутся. Главное им не мешать.

Поцеловав ее, я встала с кровати и дождалась момента, когда она полностью переключится на телевизор. Как только это произошло, я, стараясь не шуметь, вынула из рюкзака обе маски и положила их на лавку рядом с кроватью. Потом, не одеваясь, вышла из комнаты. Рядом с ванной была дверка в маленький и темный внутренний дворик – и я выбралась туда, под огромные южные звезды.