– Я не блистал в учебе, – сказал старик и грустно улыбнулся. – И вообще не блистал ни в чем и никогда. – Он пожал плечами. – Разве что совсем немного, во время Великой войны.

Карие глаза старика были затянуты молочной пленкой, белки отливали желтизной.

«Он нездоров, – сказал себе Альтман. – Даже в этом природа обделила его».

– А вы сражались на той войне, Зигги?

Зигги!

Альтмана не называли так с тех пор, как он учился… ну да, в реальной школе Линца. Отец и родственники называли его тогда Зигфридом, но после переезда в США он стал Францем, а затем Франклином. С тех пор все звали его «Франклин Альтман». Это имя стояло в свидетельстве о браке, на визитных карточках… везде. Зигфрид и тем более Зигги канули в Лету, как и многое другое из его прошлого.

– Да, сражался, – с гордостью ответил Альтман, хотя в бою он не бывал. Блестящий ум в очередной раз сослужил ему хорошую службу. Всю войну он прослужил в Берлине, в разведке, катался как сыр в масле, не видел ни одного окопа и ни разу не стрелял из винтовки.

– И разумеется, на нашей стороне.

Альтману не понравилось его замечание. Конечно, он сражался… в некотором роде… на стороне Германии. На чьей же еще? Он грозно посмотрел на старика, подозревая, что тот хочет его оскорбить.

– Разумеется, – подтвердил Альтман с едва заметной обидой.

– Я дважды был ранен. И отравился газами под Ипром.

Альтман подумал о миллионах погибших – расстрелянных в упор, разорванных снарядами, погребенных заживо в вытоптанном месиве ничейной полосы.

– Поля во Фландрии, здесь маки шелестят, – процитировал он, отдавая дань памяти павшим товарищам, – между крестами, где на ряде ряд[33].

Несчастный старик явно не слышал этого знаменитого стихотворения, и все же оно тронуло его за живое.

– Так много павших. – Помолчав, он добавил: – Вы служили в разведке.

– Да. Откуда вы знаете?

– Видел фотографию после войны. Вы все получили медали. На том снимке были и вы. Я помнил вас по реальной школе. Вы стояли рядом с кайзером.

Альтман прекрасно помнил тот счастливый день. Все члены высшего командования разведки выстроились на ступенях Рейхстага, исполненные чувства собственного достоинства, несмотря на поражение. В тот день старая аристократия в последний раз сомкнула ряды, и Альтмана внезапно охватила сильная тоска по простоте и изяществу его прошлой жизни, по роскошным особнякам и балам, по Германии, еще не обремененной выплатой репараций, не пострадавшей от безудержной инфляции, не павшей жертвой мстительности Франции и Великобритании.

– Нам, немцам, надо было верить в себя, – меланхолично произнес старик.

Альтман не раз слышал подобные речи от побежденных.

– Несомненно.

Внезапно Альтман ощутил прочное родство со своим бывшим соотечественником и протянул ему ладонь, повинуясь зову общей крови.

– Значит, мы с вами два старых солдата.

Старик не стал пожимать его руку.

– В Ипре мы пытались зайти британцам в тыл, – сказал он. – По подземному ходу. Это был секретный план. Мы должны были выйти за линией фронта.

Он резко умолк, словно его прервал пулеметный огонь.

– Но нас поджидали британцы, – добавил он.