От его слов она растерялась. Почему они не удивились? Что они видели такого, чего не видела она?

Мама как всегда угадала ее реакцию и с грустью в голосе начала объяснять:

Лучше, если мы скажем честно. Дело в том, что мы с самого начала считали, что вы с Хенриком немного, как бы это сказать, немного разные. Но ты была так уверена и так хотела. Что мы могли сказать, да и по какому праву нам вмешиваться в твой выбор — за кого тебе идти замуж? Ты же всегда поступала только так, как решала сама. — Она ласково накрыла своей рукой руку дочери. — Мы видели вас и боялись, что со временем он тебе надоест. То, что он не совсем оправдывает надежды, которые, насколько нам известно, были у тебя. Но это не значит, что я рада тому, что мы оказались правы.

Эва отняла руку, опасаясь, что мама почувствует, как та дрожит. Все погрузилось в хаос. Оглядев кухню, она остановила взгляд на висевшем на стене старом стеклянном блюде из прабабушкиного дома. Несколько поколений трудолюбивых семейных пар позаботились о том, чтобы привести сюда ее, Эву. Род уходит и род приходит. Но тут пришла она, потерпела поражение и тем самым оборвала цепочку. Брошенная мужем Великая Неудачница, которая передаст сыну и оставшимся звеньям цепи новые представления о любви и браке. Жалкая и не вызывающая доверия. Недостойная того, чтобы за нее бороться. Недостойная даже того, чтобы о ней думать.

Уютно звякнула чашка, которую отец поставил на стол.

— А как Хенрик воспринимает это? Ему, наверное, сейчас трудно?

Она в изумлении смотрела на маму. И на отца. Они по-прежнему гордятся дочерью, которая сама распоряжается собственной жизнью, довольствуется только лучшим и достойна большего.

И правда скрылась за неподъемной кулисой.

— Нет, с ним все в порядке.

— Как вы поступите с домом?

Подумай хорошенько.

Слабый, бессильный голос из темноты в последний раз попытался быть услышанным.

Что посеешь, то и пожнешь.

И повернув голову, она посмотрела на отца, а голос прежней Эвы сдался и умолк, чтобы никогда больше не предупреждать ее об опасности.

В душе ей очень хотелось когда-нибудь встретить того, кто встанет на ее сторону и полюбит ее, на кого она сможет опереться, если у нее самой закончится силы.

— Я хочу выкупить долю Хенрика и выплатить долг за дом сама.

Отвратительно — вот самое мягкое из слов, которыми можно описать оставшуюся часть круиза. Балтийское море в иллюминаторе походило на бесстрастное зеркало, но внешний покой с лихвой компенсировался поразившим Хенрика смерчем. Смерчем, вырвавшим из сердца все чувства, пустившие, казалось, такие глубокие корни, что он даже принял решение. Все, что он любил, к чему стремился, о чем мечтал. Все вдруг сорвалось с места и закружилось вокруг.

Она просидела в ванной растянувшиеся на целую вечность полчаса, потом ворвалась в каюту, сердито собрала вещи и, не сказав ни слова, громко захлопнула за собой дверь.

А он так и сидел у иллюминатора, за которым все реже попадались шхеры и все дальше удалялись Стокгольм и дом. Через несколько часов он спустился к администратору и перебронировал обратный билет на тот же вечер. Она, как ему сказали, сделала то же самое. Где она провела остаток пути, он не имел ни малейшего представления.