– А что в вашем понимании значит молоденькая?

– Это значит… ну… моложе меня, – нашелся офицер.

– И сколько мне, по-вашему, лет?

– Семнадцать… двадцать… какая разница?

– Двадцать три! – победительно сообщила Таня.

И тут молодой офицер… расхохотался.

– И что тут смешного? – поинтересовалась Таня.

– А мне – двадцать два! – не прекращая смеяться, выдавил из себя офицер. – Получается, что вы старше меня!

– Я думала, вам больше.

– В самом деле?

– У вас виски седые. Этого почти не видно, потому что волосы русые. Но все-таки немножечко видно.

– Так ведь война, Таня.

– Я как-то об этом не подумала… Извините.

Дверь, за которой скрылся Ричард Пушкин, с протяжным скрипом приоткрылась и из-за нее послышался раскатистый режиссерский голос. Уже стоя на пороге, Ричард доказывал кому-то невидимому последние прописные истины.

Таня и молодой офицер, мигом притихший, переглянулись.

Казалось, решение они приняли одновременно. Не сговариваясь, они… взялись за руки (Таня была готова побожиться, что какая-то неведомая сила приклеила ее руку к руке офицера) и опрометью бросились в ближайший темный угол, где громоздились не то накрытые брезентом старые декорации, не то так и не дождавшиеся своей очереди быть вывешенными в вестибюле шедевры юных серовых-левитанов, не то секретное чудо-оружие, приберегаемое военфлотом для грядущей схватки с цивилизацией Неразумных Перепончатокрылых Панголинов.

Затаившись в пыльном закуте за ними, Таня и офицер наблюдали за тем, как Ричард Пушкин выплыл из двери, огляделся, вдумчиво почухал пятерней подмышку (он был уверен, что его никто не видит) и, вполголоса выругавшись, вразвалочку отправился искать потерянное в зал.

Между тем, судя по доносившимся из зала звукам, там догорали последние такты заглавной песни Жени Лукашина. Взошли ввысь, к потолку, торжественные секвенции оркестра. Им наследовало сметающее стены цунами аплодисментов.

– Надо же! А я думала, еще не начали, – шепотом призналась Таня.

– Я почему-то тоже, – тем же дрожащим шепотом ответил ей офицер.

Ричард Пушкин скрылся. Таня отняла свою ладонь от ладони пилота, поймав себя на крамольной, дикой мысли, что делать это ей не хочется.

Следующей мыслью была такая: они стоят слишком близко друг к другу.

Таня отодвинулась – как можно непринужденнее.

Офицер, вероятно, подумал о том же самом. Он отвел взгляд от Таниного джинсового предплечья и нервно хрустнул костяшками пальцев.

Оба почувствовали неловкость, как будто только что некий злоумышляющий соглядатай застиг их за чем-то тягучим, сладостно-непристойным, вроде тех плотоядных поцелуев, во время которых трещат нежные строчки на шелковых блузках.

Но самое ужасное (и в этом Таня нашла смелость себе признаться только ночью), что такой плотоядный поцелуй с этим самым, в сущности, совершенно незнакомым офицером не был таким уж невообразимым, невозможным. Но в тот момент ей стало немного страшно, как бывает страшно в начале уходящей в сумрак сказочного леса тропы, которая непонятно куда заведет.

– Знаете, ужасно хочется курить, – сказала Таня.

– Мне тоже.

Но как только Таня и ее товарищ высунулись из своего укрытия, в вестибюле вновь появился… неотразимый Ричард Пушкин! Лоб режиссера был наморщен, лик – гневен. Судя по блуждающему взгляду, он еще не оставлял надежды разыскать беглецов.