Отель если и спал, то только вполглаза. Утро 24 декабря – время, когда разъезжаются транзитные постояльцы. Двое молодых носильщиков складывали в багажники чемоданы. У кого-то стоял под парами самолет, кого-то ждали лыжные подъемники в Аппалачах.
Маделин ждал всего-навсего уютный камин в нижнем салоне «Бридж Клаб». Здесь, при рассеянном свете, легко можно было представить, что ты находишься в старом английском клубе: диваны «Честерфилд» и обитые кресла, книжные шкафы из красного дерева, африканские маски, головы диких животных – того и гляди завращают глазами. Маделин выбрала кресло-шар, перенесшееся сюда из 1960-х годов и диссонировавшее с остальной обстановкой. Из-за грандиозной рождественской ели, тянувшейся к потолку в центре зала, вышел лакей в белой ливрее. Заглянув в меню, Маделин заказала черный чай, рикотту с козьим молоком и кростини. В Париже и в Мадриде было уже как-никак десять утра. Несмотря на бойкий огонь в камине на расстоянии не более метра, ее знобило. Кое-как помог согреться плед из грубой шерсти с соседнего кресла.
«Бабуся, греющаяся у печки, – вот в кого я превратилась!» – подумала она и горестно вздохнула. В ней не осталось ни искорки grinta, как называют итальянцы «священный огонь» в душе. Она вспомнила статью в «Нью-Йорк Таймс Магазин», которую ей показывал в Мадриде Кутанс. Куда подевалась та волевая, боевитая женщина, не жалевшая себя и не разжимавшая хватку до победного конца? На фотографии в журнале у нее было заостренное лицо с решительными чертами, настороженный взгляд. Где она, та Маделин?
В голову полезли ключевые эпизоды самых памятных уголовных дел, и она с радостью поймала себя на прежнем безумном, пьянящем чувстве, которое охватывало ее всякий раз, когда она спасала кому-то жизнь. Это всегда была недолгая, но восхитительная эйфория, как если бы она взваливала на себя все невзгоды рода людского и одерживала победу. Чувства сильнее этого она не знала. Вспомнилась маленькая Элис Диксон, которую она нашла живой после многолетних поисков, но потом, увы, потеряла из виду. До Элис был другой ребенок, Мэттью Пирс, которого она вырвала из когтей двуногого хищника. Где он теперь? Даже когда расследования завершались успехом, эйфория быстро сменялась разочарованием. Всякий раз до нее доходила безжалостная истина: эти дети, обязанные ей жизнью, все равно были ей чужими. Она больно ударялась о реальность, и для поправки ей срочно требовалось новое дело. Новая инъекция адреналина, обязательный антидепрессант. Змея раз за разом кусала себя за хвост.
Официант принес на подносе завтрак и расставил его перед Маделин на столике. Она проглотила тартинки и выпила чай перед равнодушной доколумбовой статуэткой, несшей стражу на полке по соседству, – повторением рисунка из «Сломанного уха»[70].
Маделин никак не могла поверить в бредни Кутанса. Вернее, не хотела принимать вытекающих из этих бредней последствий. Тем не менее факты говорили сами за себя: пребывая в уверенности, что его сын выжил, Шон Лоренц наткнулся на статьи о некоторых ее прошлых расследованиях и решил, что она сможет ему помочь. После безуспешных звонков в отдел нераследованных дел нью-йоркской полиции он воспользовался своей последней поездкой в Нью-Йорк, чтобы ее найти. Сердечный приступ свалил его посреди 103-й стрит, когда до места ее прежней службы было рукой подать.