— Другое дело! — одобрил Воинов. — Обещайте, что всегда будете так говорить. И вспоминайте меня, произнося эту фразу, — грустно добавил он.

Она молча кивнула.

Пока Элеонора мыла инструменты, он успел попрощаться с коллегами, переодеться в черный морской мундир и теперь ждал только ее.

— Мы с вами хорошо работали, Элеонора Сергеевна, спасибо вам за это. Бог даст, еще свидимся.

— Спасибо и вам, Константин Георгиевич. Возвращайтесь живым и здоровым.

— Благодарю за добрые слова. Прощайте.

Она стояла у окна и наблюдала, как он выходит из здания операционной и направляется к воротам института. Сегодня он уедет на фронт, откуда, может быть, не вернется…

Повинуясь внезапному порыву, девушка выбежала на лестницу и понеслась вниз. Только бы не оглянулся, стучало у нее в голове, плохая примета, только бы не оглянулся!

Догнав Воинова, Элеонора молча обняла его и уткнулась лицом в его плечо. Едва уловимо пахло мужским потом, и она подумала, что этот запах был жизнью, которой Константин Георгиевич так скоро мог лишиться.

Она отстранилась, вглядываясь в его растерянное лицо.

— Храни вас Господь. Я буду молиться за вас. Идите, пора. И пожалуйста, не оборачивайтесь.

Он улыбнулся:

— И вы, Элеонора Сергеевна, не стойте, не глядите мне вслед. Иначе я обязательно обернусь.

Элеонора не думала, что будет скучать по Воинову. Оказалось, она успела привязаться к нему, к его манере оперировать, к тем прозвищам, которыми он ее награждал, к его шуткам. Теперь она работала с разными врачами, в череде хирургов попадались очень интересные личности, но ей уже казалось, что Воинов был лучше всех. Сравнивая его с другими, Элеонора в полной мере смогла оценить его аккуратность, способность всегда сохранять хладнокровие и контроль над ситуацией. Она знала, что хирургическая техника Константина Георгиевича считалась в Клиническом институте эталоном.

Теперь чаще всего ей приходилось подавать Ивану Демидовичу Федосееву, пожилому хирургу, нередко приходившему в операционную «под градусом». Все в институте называли Федосеева Демидычем или попросту дедом. Оперировал он так, что у Элеоноры дух захватывало.

Аппендэктомию Демидыч выполнял минут за семь, а то и быстрее. Так же лихо он расправлялся с другими органами, Элеонора едва успевала подавать инструменты. Если больной был под наркозом, во время операции Демидыч непрерывно матерился, а если работали под местной анестезией, страдал от вынужденного молчания. Несмотря на такие манеры деда, между ним и Элеонорой все же наметилось какое-то взаимопонимание, которому очень радовалась Титова: с другими сестрами у Федосеева получалось гораздо хуже.

И правда, Элеонора почти всегда знала, какой инструмент вложить в его нетерпеливо протянутую руку. Другие сестры, привыкшие подавать то, что просит хирург, терялись, когда Демидыч говорил: «Дай-ка мне эту штуковину». Мог он выразиться и гораздо грубее.

При малейшей задержке со стороны сестры Федосеев разражался криками, от которых в окнах операционной дрожали стекла. Не дай Бог, если сестра продолжала собирать свой столик, когда дед был уже готов к операции!