Малышев вскинул на него глаза:

— Драться? Чем? Зубами? Они на нас танки, а у нас?

— Нужно будет — и зубами…

— Танк не укусишь. Не по зубам. Расшибли нас, браток, в пух и прах расшибли. Что делать?

В глазах Миши сверкнули упрямые огоньки.

— Сегодня они нас — завтра мы их. Только бы дожить.

— Брось, — изменившимся голосом попросил Павел. — Завтра… Да будет ли оно — это завтра?

— Тише… Немцы могут поблизости оказаться.

— Да черт с ними! Горло, как ты советуешь, хоть одному перегрызу!

Они не заметили, как у них за спинами появился немецкий солдат из рассыпавшегося по полю взвода трофейщиков, как поманил знаком других. Увидели, когда гитлеровцы уже спрыгивали в овраг. Двое подскочили к Малышеву, закрутили ему руки назад.

— Пустите, сволочи… фрицы!

Низкорослый ефрейтор в роговых очках ударил его автоматом в спину, и Зеленцов, сам с заломленными руками, выкрикнул:

— Не смей бить, идиот! Он ведь раненый!

Как удар бича, прямо по сердцу хлестнул голос Павла:

— Ты их, Мишка, ненавистью! Ударь! Ну чего же ты-и!.. — рванувшись, он закончил яростным и бессильным воем попавшего в западню сильного и жадного до жизни зверя.

Гитлеровцы волоком потащили их по склону оврага вверх.

— Тише, стервы вонючие! Рады, что с пораненными встретились, силу свою показываете, мать вашу…

Отчаянное ругательство немцы поняли и весело загоготали. Но ефрейтор неожиданно по-русски выкрикнул:

— Молчать, скотина!

Равнодушное, омытое дождем блекло-серое небо саваном висло над землей. На западе зловещим грязным пятном расползалась дымовая туча. На краю оврага стояла кряжистая низкорослая береза. Вершина у нее сбита, нижние уцелевшие ветви никли к земле.

Когда люди проходили мимо, с нее брызнула стайка скворцов и, поднимаясь все выше и выше над пожухлой, взрытой яростью вчерашнего боя степью, растаяла в небе.

Вынырнув из-за горизонта, над полем стремительно пронеслись звенья немецких истребителей. От их рева задрожали листья березы, а земля родила тихий звенящий отклик.

Прошло трое суток. Зеленцов лежал у дороги на размокшей земле. Его окоченевшее за ночь тело не ощущало больше ни холода, ни мокрой одежды… В голове назойливо звучали строки каких-то стихов:

Когда он слышал или читал эти стихи? Или он сам их придумал? Так над степью сейчас совсем не бескрайнее небо… Почти цепляясь за вершины телефонных столбов, на северо-запад ползли тяжелые сизые тучи, моросившие мелким дождем.

Зеленцов с трудом поднял голову. Ему показалось, что не капли дождя падают с неба на разгоряченное лицо, а зерна пшеницы, отлетавшие от барабана молотилки.

— Да что со мной? — забормотал он. — Какая степь? Почему степь? Это пшеница… Жарко… Настя, дай мне напиться… Скорее!

Смеясь, Настя подала ему кружку холодного молока. Он пил и поглядывал на девушку. Сзади грохотала молотилка, вокруг весело покрикивали работающие на току колхозники.

вновь ворвался в сознание тягучий, мучительный ритм, и все пропало. Ни Насти нет, ни кружки с молоком. Он бессильно уронил голову в раскисшую землю. Закрыл глаза.