— Вы самая лучшая модель в мире. Самая терпеливая и нетребовательная. Пришлось потрудиться, но дело того стоило.

— Молодой человек уверен, что я смогу дышать в этом платье?

— Радость моя, вы сочетаетесь браком в Святой Матери Церкви с настоящим иберийским мужчиной. Поверьте мне, вы больше не вздохнете спокойно. Лично я думаю, что свадебное платье подобно водолазному скафандру: в нем не подышишь полной грудью, зато, сняв его, чувствуете себя на вершине счастья.

Бернарда перекрестилась, выслушав тираду модельера.

— А теперь я попросил бы вас снять платье с величайшей осторожностью, поскольку швы не застрочены и наколота тьма булавок. Мне бы не хотелось, чтобы ваша кожа напоминала решето, когда вы пойдете к алтарю, — сказал Эваристо.

— Я помогу, — вызвалась Беа.

Эваристо обвел двусмысленным взглядом ее фигуру с головы до ног, словно просветив рентгеном.

— И когда же я смогу раздеть и одеть вас, драгоценная? — вопросил он, театрально скрываясь за занавеской.

— Как неприлично шельмец посмотрел на сеньору, — сказала Бернарда. — Это о таких говорят, чтобы шел своей дорогой.

— Мне кажется, что Эваристо готов набиваться в попутчики кому угодно, Бернарда.

— Как такое возможно? — изумилась женщина.

— Давай попробуем вызволить тебя из западни, не потеряв ни одной булавки.

Пока Беа освобождала Бернарду из плена, невеста ворчала себе под нос.

С тех пор как она узнала цену подвенечного наряда, которую дон Густаво, ее хозяин, изъявил готовность выложить из своего кармана, Бернарда пребывала в смятении чувств.

— Дону Густаво не стоило тратить целое состояние. Ведь это он настоял, чтоб платье шили именно тут, в самом дорогом, должно быть, месте в Барселоне. И он же сосватал этого Эваристо, который приходится дону Густаво внучатым племянником или уж не знаю кем. А бессовестный Эваристо возьми и заяви, что у него аллергия на все ткани, кроме материи от Гратакоса. Ничего себе, да?

— Дареному коню… И кроме того, дон Густаво мечтает выдать тебя замуж по высшему разряду. Такой уж он человек.

— В платье моей мамы и с парой финтифлюшек я чувствовала бы себя ничуть не хуже, и Фермин тоже, потому что всякий раз, когда я показываю ему новое платье, у него появляется только одно желание — поскорее его с меня снять… Так вот мы и преуспели, да простит меня Бог, — сказала Бернарда, похлопав себя по животу.

— Бернарда, я тоже выходила замуж беременной и не сомневаюсь, что у Бога достаточно других забот, более важных, чем твои маленькие неурядицы.

— Мой Фермин тоже так говорит, но я не знаю…

— Слушай Фермина и ни о чем не беспокойся.

Бернарда умирала от усталости, простояв два часа на каблуках с поднятыми руками. Как была в нижних юбках, она повалилась в кресло и глубоко вздохнула:

— Ой, он такой несчастный, страсть смотреть, как он чахнет на глазах. Я ужасно за него волнуюсь.

— Вот увидишь, он скоро воспрянет духом. Все мужчины таковы, совсем как нежная герань. Думаешь, будто она совсем засохла и никуда не годится, а цветок оживает.

— Не знаю, сеньора Беа, я же вижу, что Фермин ходит как в воду опущенный. Мне он говорит, что хочет жениться, но я порой сомневаюсь.