Клах вышел на нужное место безошибочно. Следом подошёл Нарти с вяло упирающимся мальчишкой.

— Смотри, — сказал Клах. — Хорошо смотри.

При виде непохороненного трупа мальчишка замер.

— Убивать будете? — хрипло спросил он.

— Вот ещё… Мы тебя сейчас и вовсе развяжем, а дальше ты сам пойдёшь. Сюда тебя привели, чтобы ты убедился — назад тебе дороги нет. Это ведь из ваших кто-то?

— Из наших. Тилка это, гад проклятый. Он меня старше на год и бил всегда. И девчонкам прохода не давал, и даже с матерями дрался. Не слушал никого, думал, он самый умный. Вот его и выгнали, давно уже.

— Понятно. А ты, значит, паинька, весь из себя хороший. Ни с кем никогда не дрался…

— А чего они…

— Тихо, тихо… Тебе слова не давали, и верёвки покуда не развязали. Я тебя прежде не видел, а всё про тебя знаю. У матерей еду воровал?

— Так ведь жрать охота.

— Жрать ты мастер, это верно. Такого как ты, легче убить, чем прокормить. Девчонок бил?

— Это, чтобы не зазнавались…

— Ври кому другому, а мне не смей. Матери грубил, не слушался?

— А чего она командует, словно маленьким?

— Это ты правильно сказал. Ты теперь большой, вот и живи сам, как знаешь. Никто тобой не командует, никому ты не нужен. Хочешь, ложись тут рядом с Тилкой и помирай. Хочешь — что хочешь делай. Матери тебя выгнали, им до тебя больше дела нет. Да и нам ты не больно нужен; верёвку только заберу, и ступай себе к моховым тараканам.

Верёвку Клах распутывал тщательно, не торопясь, хотя мог и просто перерезать. Но не резал, показывая, что верёвка — вещь нужная и зря её портить не следует. А связанный может и подождать.

Мальчишка стоял смирно, только лицо кривилось в безнадёжных попытках сдержать слёзы. Потом он, так и не дождавшись, пока Клах распутает узы, опустился в мох и заплакал.

— Чего ревёшь? — спросил Клах. — Раньше надо было думать. Вёл бы себя как следует, никто бы тебя не выгнал.

— Вы меня теперь тоже прогоните?..

— А это мы поглядим… — Клах, наконец, распустил неподатливый узел и принялся сматывать верёвку. — Нам с товарищем подпасок нужен. Видишь, телят сколько? Вдвоём умаешься бегать. Работать станешь — возьмём к себе.

— Я… Я стану! Я умею с телятами!

— Раз умеешь, то гуртуй их плотней и пошли во-он туда! Видишь, где сопочка виднеется.

— Так это же от берега, это же в Прорву!

— Мы тебя не спрашивать взяли, а дело выполнять. Сказано в Прорву гнать, вот и гони. На верёвку твою заместо кнута.

Мальчишка споро смотал лишек верёвки и щёлкнул оставшимся концом так, что и у Клаха такого хлопка не получалось.

— Эй, шалые, пошли-пошли! Неча прохлажаться!

Телята, расползшиеся кто куда, сразу сгруппировались и дружно принялись месить копытами мох.

Дорога была только что разведана, и потому шли ходом, не опасаясь ни промоин, ни тараканьих гнёзд, ни просто топкого места, так что к полудню на горизонте чётко обозначился лесистый остров. Вот только лесистым его назвать язык не поворачивался. Деревья там если и оставались, то поваленные и изломанные словно растопочная щепа. Нутро холма разверзлось, мутно-жёлтое облако колыхалось над вершиной. Утренний ветер давно стих, но можно было представить, как неведомая напасть плывёт в сторону селения, чтобы рухнуть на головы людей.