— Смотри, как эта больничная жженка литься будет…
И с этими словами наклонил стакан на прямой угол и вылил всю воду на пол.
— Чудите вы что-то, Степан Аверьянович, — не сдержался Сабуров, разглядывая лужу под кроватью и ничего не понимая.
— Видал, значит, как вода текла? Вот так она и с водопадного уступа тикет. А то и разница, што по сторонам у нее вроде пыль да туман, а внутре — под уступом-то — человек может проскочить. Понял?
— Понял, Степан Аверьянович, понял! — обрадовался Сабуров. — Спасибо, от души спасибо!
Кочегаров важно замолчал, отворотив заросшее рыжей щетиной лицо к окну.
— Спасибо… — вдруг сказал он. — Коли б мы тогда с Сенькой поумней были, видал бы Роман свою хоромину пустой. Да и я прошлый раз-то до того места спустился, а там опять — ни следа, ни горизонту. Тут уж от безделья дошел я до Романовского секрета. И коли б не Васька — ни в жисть бы тебе о том лазе не сказал. Вот тебе и спасибо!
Левое око старика задергалось, по телу прошла судорога, он вытянулся, тяжело дыша, — забылся ли вдруг, заснул. В палату неслышно вошел врач со шприцем.
Сабуров осторожно положил золотые часы под угол подушки, поднялся, скрипнув стулом.
Кочегаров открыл глаза.
— Там, — сказал он, глядя на него вполне осмысленно. — Там прежде всего ищите. И Васька должен там быть…
Сабуров пожал ему руку и стремительно вышел из палаты.
ВСТРЕЧА «ДРУЗЕЙ»
Снег падал без ветра, в тишине. Влажный и теплый, он ложился ровно на сучки, на широкие лапы елей и кедров и даже на тонких веточках берез повисал причудливой кухтой. Вся тайга переменила облик. Конусные сопки казались огромными сугробами снега: кухта как бы скрыла просветы между деревьями, и все стало кругом бело. Ни единый звук не тревожил царственной, все подавляющей тишины. Звери, застигнутые снегопадом, дремали в своих логовах, гайнах, берлогах, норах и дуплах. Ни единого следа вокруг, словно непогода похоронила навеки все живое в тайге. Даже после того как солнце наконец выглянуло из-за туч, зверь еще «отлеживался», ослепленный белизной снега.
Не торопился и Василий Никифорович. Щурясь от солнца, смотрел на зимнее богатство и радовался: много снега зимой — много меда летом. На второй день, как установилась ясная погода и южный ветер бойко сбил со старых лип и берез кухту, егерь решал: пора ли приниматься за дело?
— Да, пора!.. — сказал себе Василий Никифорович и покинул обжитый шалаш.
Рекс был вне себя от радости: носился между елочками, хватал пастью снег, барахтался в нем. Морда его была в снегу, вид шалый, и, замечая, что хозяин улыбается ему — собаки всегда чувствуют настроение человека, — Рекс из кожи лез, чтобы показать, на что он способен.
Василий Никифорович дал ему волю, и, когда Рекс, увлеченный следом козы, умчался в ельник, он не стал его звать: козы молодой пес все равно не догонит, а потешится вволю. Егерь с удовольствием рассматривал свежую, только что «отпечатанную», пахнущую огуречной зеленью книгу тайги.
«Что новенького написала матушка-волшебница, пока отлеживался я в хоромах бабки Фетиньи?» — думал Василий Никифорович, наклонясь над «вышивкой крестом» — следом рябчика, просматривая наброды изюбра. А это чушки прошли — ишь как пропахали брюхом борозду… Ба! А это что?..