— Как куропатка на вкус, — подумал он, накидывая на голову шкуру животного.

Он проглотил осклизлое самкино сердце, и его будто молнией шибануло: НАРУЖУ!

Сьера Бальдур Скуггасон прорывал себе путь из-под лавины. Остервенело работая и когтями, и пастью, он уже не помнил, как его звали, — он просто вгрызался и рыл, рыл и вгрызался. Кровь стучала в его висках: «К свету! К свету!»

И чем ближе он был к своей цели, тем меньше оставалось в нем от человека и больше становилось от зверя.

И вот стоит он на ледниковой морене, подрагивая телом и жадно затягиваясь свежим горным воздухом. Утреннее солнце, согревая, благословляет его и обновляет. Перед ним раскинулась протянувшаяся меж гор зеленая долина, в нее сбегают живописные склоны, густо заросшие травой и ивняковой порослью. По долине струится речка, в глубине ее искрится голец, а поверху скользят плосконосые плавунчики. По земле, в редких, не заросших травой проплешинах, снуют неугомонные мыши, в болотистой низине посвистывает кроншнеп, между мягких кочек мастерят себе жилье куропатки, ворчат во мху медоносные пчелы, а золотистые ржанки так и ждут, чтобы их поймали. Все здесь голубее, зеленее, крупнее и жирнее того, что он видел раньше.

Где-то у входа в долину затявкала лисица: «Агга-гаг-гаг!» Скугга-Бальдур[11] навостряет уши, вслушиваясь в лисий зов. Запах его не обманывает: это самка в течке. Глаза зверя загораются похотью, и прекрасная долина, рванувшись навстречу, устремляется под его израненные лапы — он будет первым на свидание с ней!

Это весна до времен человека…

Брехка в Долине, 23 марта 1883 г.

Здравствуй, дорогой мой друг!

Прости за то, что я так задержался с ответом на твое последнее письмо. В нашем уголке земли с начала года случалось то одно, то другое. Это, может, и не великие новости в твоем мире, но у нас-таки сойдут за таковые: здесь умерла женщина и пропал мужчина.

Да, моя Абба умерла. Это случилось на четвертый день нового года. Кончина ее была тихой, и приняла она свой смертный час спокойно. Я очень по ней тоскую, но другого я и не ждал — ведь мы прожили вместе все эти годы. Она была не старая — может, лет тридцати, но, наверное, с людьми, как она, так и бывает. Она будто старилась быстрее меня — под самый конец была уже вся седая и немного забывчивая.

Ты конечно же спросишь, получила ли она твое перо? Да, получила, и это доставило ей большую радость. Так замечательно, говорила она, заиметь перо датского лебеденка, ведь недаром Абба так хорошо была знакома со сказками господина Андерсена. Она сразу же, в самый рождественский вечер, вклеила перо в свою книгу.

Благодарю тебя также и за себя. Ты знаток по части французов, хоть и считаешь, что стихов они писать не умеют, ne pas? Малларме действует на меня, как отражающаяся в глазу цветущая черемуха, надушенный носовой платок или стрекоза, присевшая на плечо пловца в спокойной речке. Вот! Теперь ты видишь — черным по белому — какой он для меня великий inspiration![12]

«Пропал мужчина» — написал я в начале, и больше не буду тебя томить. Это здешний дальботненский священник, сьера Бальдур Скуггасон, брат Валдимара-мошны — того, что однажды танцевал с фонарным столбом у «Кожаных штанов». Священнику вдруг взбрело в голову потащиться в горы на лисью охоту в самый разгар зимы, да еще когда надвигалась ужасная непогода. Да, старый кот чесался в вечер под сочельник, а это безошибочно — к страшной буре. Такую «метерологию» мы здесь практикуем. Короче говоря, никто сьеру Бальдура с тех пор не видел, и не нужно богатого воображения, чтобы представить, что с ним случилось.