Священник вдруг прыснул. Он представил себе свою мать, старую каргу, с рыбной костью на сморщенной нижней губе и шамкающей:

— Мой кусочек, мой кусочек…

Сьера Бальдур был не в силах сдерживать веселье. Он схватился за живот и захохотал. Он хохотал, пока не застонал от хохота. Он стонал от хохота, пока не заплакал. Он плакал, и плач его был горестным. Да, он горько плакал над проклятой судьбой, что оставила его одного-одинешенька и что не с кем ему разделить то удовольствие, какое бывает человеку от сухой тресковой головы.

На пятый день сидения под ледником у священника появились опасения за свой рассудок. Тогда он предпринял то, что любому загнанному в угол исландцу было наиболее естественно, а именно: декламировать стихи, баллады и римы, петь их самому себе — громко и внятно, а когда те все выйдут, то и псалмы вспомнить. Это средство было старинное и верное, понадобись человеку остаться в здравом уме.

Сьера Бальдур добросовестно взялся за программу: он пел и декламировал все, что знал, и даже Давидовы псалмы. Когда же у него не осталось ничего, кроме Йохумссоновского «великого бума»[8] и нескольких шутливых стишков его коллеги Гисли Тораренсена, а сьере Бальдуру хотелось пропустить и то и другое и лучше начать все с начала, он с удивлением обнаружил, что все, до сей минуты слетевшее с его губ, будто стерлось из его памяти. Там не осталось ни буквы.

Он тут же решил проверить, так ли это было на самом деле: на едином дыхании прогремел все куплеты Йохумссоновского гимна, и представьте: по окончании декламации он уже не помнил из того ни звука!

Так очередь дошла до стишков сьеры Гисли Тораренсена.

Памятка в лавку

Стишок зудел у ч-человека в г-голове без-ос-становочно — как мух-ха под стаканом — б-без м-мал-ейшей в-возмож-жности тому сопротивляться. Е-ему было х-холодно и жа-жарко одновременно, он п-п-пылал от х-холода и к-коченел от жа-жара. Изо всех сил он с-с-старался вспомнить д-другие истории, д-другие с-стихи, но все ис-спарилось из его н-напрочь за-за-мор-оженной п-памяти, а в лихорадящем м-мозгу с-с-стучало:

— Ай-яй, ай-яй-яй, к-какой п-позор — п-п-помереть с этим д-дур-рацким з-закупочным листом на г-губах.

Так д-думал с-священник. Он к-крепко с-стиснул губы, что-обы его п-п-посмертными словами не стали, н-например, «сто фунтов кофе». И ему б-было все равно, что п-по п-прав-де-то говоря, не б-было других с-с-свидетелей его с-смертного часа, к-кроме «эС Тэ» (с-святой т-троицы). И лишь на м-мгно-вение п-пастору стало жа-жалко себя, и он п-прошептал в темноту:

— Эта п-проклятая д-дыра!