Поет хор.

Мартина облачают в орденское платье с капюшоном. Через голову надевают длинный белый наплечник, свисающий на грудь и за спину. Мартин преклоняет колена перед настоятелем и, положив руку на устав ордена, произносит обет.

Мартин. Я, брат Мартин, вступая в орден, обещаю послушание всемогущему господу богу, пресвятой деве Марии и тебе, брат настоятель этого монастыря, и именем генерального викария ордена пустынников светлого епископа святого Августина и его преемников обещаю до последнего движения жизни соблюдать обеты бедности и воздержания по уставу нашего преподобного отца Августина.

Настоятель готовится прочесть молитву, и Мартин простирается ниц, раскинув руки крестом.

Настоятель. Господи Иисусе Христе, водитель наш и наша сила, огнем смирения ты отделил раба твоего Мартина от людей. Мы молим тебя сподобить его небесной благодати, дабы огнь сей уберег его от плотского греха и соучастия в делах мира. Яви милость, удержи его при себе и введи в жизнь вечную. Ибо мало начать: спасется претерпевший до конца. Аминь.

Хор поет «Veni Creator Spiritus»[22] или «Великий отче Августин» — по выбору режиссера. Мартину передают зажженную свечу и подводят его к алтарю, где монахи совершают обряд целования. Окруженный монахами, он медленно уходит со сцены.

Процессия скрывается за кулисами, голоса замирают. На сцене двое мужчин. Один из них, Ганс, раздраженно поднимается с колен и выходит на середину сценической площадки. Это отец Мартина, кряжистый угольщик. Пока он работяга мастеровой, но в будущем — цепкий хозяйчик-капиталист. Ганс растерян, ему и лестно и горько. Благоговейно отмолившись, к нему подходит его приятель Лука.

Ганс. Ну?

Лука. Ну?

Ганс. Занукал, старый дурак! Что скажешь?

Лука. А что сказать?

Ганс. Что думаешь, то и скажи. Как тебе это все, грамотей?

Лука. Э…

Ганс. Э! Монахи эти, Мартин, вся канитель ихняя — как ты про это думаешь? Ведь тоже заднее место отсидел, пока служба шла, тоже на все глаза лупил — мог бы что-нибудь придумать, а?

Лука. Да… Всю душу переворачивает.

Ганс. Ишь ты!

Лука. Сидишь, как в помрачении ума.

Ганс. Скажи на милость!

Лука. Слеза прошибает и…

Ганс. И чего?

Лука. Сам понимаешь. Небось, не каменный.

Ганс. Душу ему переворачивает! Не приведи господь еще раз увидеть такое.

Лука. Не надо, Ганс…

Ганс. Слеза его прошибает!

Лука. А то ты сам этого не чувствуешь.

Ганс. Ну, тебе-то можно себя потешить.

Лука. Право, Ганс, теперь поздно жалеть и роптать. Божья воля, ничего не поделаешь.

Ганс. Правду молвил, делать нечего. Спасибо, друг, на добром слове. Тебе что? Потерял зятя — другого' найдешь, их вон сколько осталось! А я? Я теряю сына. Ты вникни: сына.

Лука. Как ты можешь такое говорить!

Ганс. А так! Двух моих сыновей чума уже унесла. Теперь этот. Господи боже, а ты видел, как его оболванили? «Брат Мартин»!

Лука. В этом ордене прекрасные люди. Это не какие-нибудь доминиканцы или францисканцы…

Ганс. Яйцо с бородой, а не голова, право слово.

Лука. Ты сам всегда их хвалил.

Ганс. Ну, я рассудил, что они тоже христиане, эти капюшонники.

Лука. Ты это вря, они достойные люди.