– Ты, Зорко, посовестного старца велел в шею гнать, когда он просился песню послушать. Вот пусть он тебя и судит!
Среди поезжан трудно было найти не знавших кнута. Все согласились: кому, как не старому каторжнику, в законах толк понимать.
Знать бы шибаю, где падать придётся, соломки бы подстелил… Кощейская справедливость оставила ему из шести саней трое. Да и с тех лишнее поснимали.
Когда в крепостце затихли матерные крики, Непогодье привёл Зорка к Сеггару. Тот шёл осунувшийся, помятый, без шапки. В простом обиванце вместо дорогого суконника. Бухнулся на колени, протянул кошель.
– Прими, милостивец…
Он был не дурак. Понял: начни восставать, не то что из сапог в лапти переобуешься – вовсе бос побежишь.
Только про него живо забыли, потому что из-за Непогодья высунулась Избава. Кто сказывал – собою нехороша? Выступка лебединая, очи яхонты! Подплыла к Светелу, заставила склониться… расцеловала, да как! И правой щеке досталось, и левой. И устам от всей души перепало.
Светел опять стоял дурак дураком, красный, взопревший. Не смеялся один Хвойка, белое изваяние, закутанное на санках.
Непогодье взял за плечо сына:
– Вот тебе, государь воевода, скорый гонец. В лесу рос, сперва на лыжах пошёл, потом уж без лыж!.. Объясни ребятищу толком, кого за Сечей найти, какое слово сказать.
Отвергнутая оболочка
Под утро Лихарь всё-таки задремал, сидя у ложа. Привалился головой к безвольной руке учителя – и не заметил, как один за другим изошли тонким дымом оба светильничка, а в белую оконницу глянул неказистый рассвет. За дверью шушукались Хотён и Лыкаш. Им нужен был стень, а постучать они не решались.
«Когда уже кашлянуть догадаются?»
Скосив глаза, сколько мог, Ветер различил белобрысую макушку. Если дунуть уголком рта, Лихарь проснётся, но дуть не хотелось. Пусть сами смекают, как означить себя да под тяжкую руку не угодить.
Ворон уже придумал бы.
Нет. Жильный хруст… скрип ветки о ветку…
Не вспоминать. Этого не было.
Вчера выдался плохой день. В загривке сидел раскалённый гвоздь. Втыкался на каждом вздохе всё глубже, норовил высунуться из груди. Единственные клещи, способные управиться с тем гвоздём, хранились в сундуке, в резной каменной шкатулке, в серебряном гнёздышке. Ветер то и дело проваливался в черноту, а когда возвращался – глаз не сводил с замкнутой крышки. Ловил взгляд Лихаря. Властно указывал ему на сундук. «Ты поклялся!»
Лихарь стоял на коленях и плакал, видя муки учителя. Он был очень хорошим лекарем, оттого и не тешил себя порожней надеждой. Ветер на его месте тоже ничего не смог бы поделать. Только, наверное, всё же набрался бы решимости. Дал избавление.
Сегодня он прислушивался к себе, понимая: Владычица удостоила его чуда. Вознаградила терпение. Гвоздь вышел из тела, как одевшаяся гноем заноза. Унёс с собой боль. Мысли текли ясно и радостно. Сердце с каждым ударом рассылало искры по телу.
За дверью наконец кашлянули.
Ветер снова повёл глазами. Лихарь не шелохнулся. Похоже, настолько изголодался по сну, что обычная чуткость ему изменила. Ученики не дождутся ответа. Ещё повременят, постучат. Ветер бросил всю волю в правую руку, приказал пальцам пошевелиться. К его счастливому изумлению, это удалось. Он-то едва надеялся, что пальцы хоть дрогнут на одеяле! Против всякого ожидания рука легко поднялась. В застоявшихся мышцах покалывало, играло. Ветер дотянулся, потрепал стеня по волосам.