– А тут ещё снова это цыганьё с рынка припёрлось! Хорошо, что я хоть бельё успела с верёвок посдирать, а то б ни белья, ни верёвки, а в ответе кто?! Рубец в кухне сожрали, почти целый кастрюль был, не успела я оглянуться! Нинка, тебе говорю! Чтоб не смела больше родню табунами приводить, другим разом в домком пойду да…
– А вот я тебя сейчас, курва, мордой в твои щи воткну – а потом шлёпай в домком, жалуйся, – не повышая голоса, пообещала Нина. – Моей родне тряпки драные не нужны, а рубец твой Вовка ночью съел. Он растёт, а ты его впроголодь держишь. И сама рубец с гостями под водку трескаешь, потаскуха переулошная!
– Да ты!.. – взвыла Охлопкина, бросая окурок и хватая поварёшку. Нина, обернувшись, в упор посмотрела на неё, недобро сощурив чёрный глаз.
– Гражданки, гражданки! – забеспокоился Богоборцев, отставляя примус и поднимаясь. – Здесь, знаете ли, кипяток, керосин, дети… Тётка Феня, я тебя когда-нибудь, честное слово, в окно выброшу! Нина, да хоть вы не связывайтесь! И рубец не Вовка съел, а я! Ночью впотьмах не разобрался!
Но поварёшка уже взметнулась в воздух, Охлопкина с утробным воем ринулась в атаку, Нина вцепилась ей в волосы, а коленкой ловко пнула в живот. И в этот миг увидела стоящего в дверях кухни Наганова.
– Здравствуйте, товарищи, – спокойно сказал он, глядя на взъерошенную Охлопкину с занесённой поварёшкой, схватившуюся за кочергу Иду Карловну и злую Нину с задравшейся выше колен юбкой. – Вы тут, вижу, не скучаете.
– А-а-ага, весело у нас, знаете ли… – пробормотала Охлопкина, и в другое время Нина рассмеялась бы, глядя на её побледневшую физиономию, с которой разом слетел боевой задор. – Вам кого, товарищ? Там… там звонок на дверях…
– А двери открыты настежь. – Наганов смотрел на Нину. – Я не вовремя, Антонина Яковлевна?
– Нет, отчего же… – пробормотала она, неловко оправляя юбку. – Прошу ко мне. Ида Карловна, присмотрите, пожалуйста, за супом.
– С удовольствием, моя дорогая, не волнуйтесь. – Штюрмер взяла из рук Нины ложку, подошла к примусу, на котором бешено бурлил рассольник, и ехидно прищурилась на растерянную Охлопкину. – Я бы, Феня, на вашем месте поостереглась беспокоить Ниночку своими заботами. С одной стороны, цыганские родственники, с другой – чекисты… Опасно, знаете ли, для самочувствия! А вы, Иван, если не перестанете жрать чужую еду по ночам, плохо кончите! Эти пролетарии вас и отравить могут! «Клопомором»!
– Ничего, нашего брата никакой «Клопомор» не возьмёт! – Богоборцев вытянул шею в направлении уходящего по коридору вслед за Ниной Наганова. – Надо ж… А я думал – враки всё…
– Проходите, Максим Егорович, располагайтесь… – смущённо говорила тем временем Нина, входя впереди Наганова в комнату и судорожно вспоминая, метён ли пол и не валяется ли где-нибудь на виду нижнее бельё. Слава богу, внутри было прибрано: Машенька, в свои четыре года страшная аккуратистка, перед уходом на улицу навела порядок. Старшая же о таких глупостях не беспокоилась, и Светкина вывернутая наизнанку юбка лоскутом висела на спинке кровати. Нина торопливо сняла её, сунула в комод и, сообразив, что переодеваться сейчас в концертное платье будет нелепо, вытащила с нижней полки шаль. Юбка, конечно, старая, и на кофте латка… Но, может быть, под шалью не будет заметно.