– И пойду! А ты ка-атись себе под телегу кверху бородой лежать, уж куда какое дело важное! За всю жизнь другому-то не выучился!

Тихо препираясь, старики пошли к табору.

К утру в голове у Мери родился добрый десяток планов, как выпустить подружку на волю. Распилить потихоньку напильником састэра, пока цыганки в станице… Позвать на помощь гаджэн… Любой ценой дать знать этому Беркуло – где его черти носят, бандита, почему не полетел в погоню, почему бросил Симку одну?… Все они одинаковые, черти!.. Не сомкнув глаз ни на минуту, заплаканная и несчастная, Мери вылезла из шатра и отправилась за водой.

У реки она провозилась долго: умывала зарёванное лицо, стирала прямо на себе юбку с измазанным грязью подолом, сушила намокшие косы. В табор вернулась, когда солнце уже поднялось над степью. И… сразу же увидела сидящих у костра Семёна и Симку. Сестра ставила самовар, а брат топором нарезал ей лучину. Они мирно, вполголоса разговаривали, и на осунувшемся лице Симки блуждала даже слабая улыбка. Мери страшно обрадовалась, убеждённая, что весь этот кошмар кончился: Сенька отпер наконец проклятые железки. Но Симка поднялась вместе с самоваром – и састэра громко звякнули на её ногах. Ничего не понимая, Мери бухнула на траву полное ведро и шагнула в шатер. Там, усевшись на перине, постаралась собраться с мыслями.

Первое, что она усвоила в своё время, оказавшись в кочевом таборе, – ничему нельзя удивляться. То есть удивляйся сколько хочешь, но не показывай это прилюдно. Мери давно перестала вздрагивать, когда цыган у неё на глазах замахивался кнутом на жену. Она не ёжилась зимой при виде голой ребятни, съезжающей с ледяной горки. Она уже не ахала, когда в трескучий мороз цыганки шли босиком по сугробам в дальние деревни, – и даже сама ходила с ними. Она понимала: если хочешь жить с этими людьми, нужно не удивляться и привыкать. А если не можешь – насильно держать никто не станет. До сих пор всё шло как по накатанному, но сейчас…

«Чего же я не понимаю? Чего не вижу?! – в смятении думала Мери, слушая, как снаружи у самовара смеётся Симка, а её перебивает поддразнивающий голос брата. – Они уже веселятся вместе! Только вчера она его ругала последними словами, плакала, рвалась из шатра, а сейчас… Боже мой, я что же, с ума сошла?! Может быть, она вовсе не любила своего Беркуло?! Что же это за водевиль такой?.. Брат привёз её связанной, отобрал у почти что мужа… Если бы меня кто-то увёз от Сеньки насильно, я бы до гроба не простила того человека, будь он хоть трижды брат!» Кое-как натянув на лицо маску спокойного безразличия, так часто выручающую её в таборе, Мери вышла из шатра с охапкой грязной одежды.

Семён проводил её спокойным взглядом. Симка улыбнулась вслед, но в её глазах стояла та же тяжкая горечь, и Мери слегка утешилась насчёт своего рассудка. «Молчи, – приказала она самой себе. – Молчи, никого ни о чём не спрашивай. Ты в чужом монастыре, учи устав и успокойся!»

На берегу Мери битый час яростно тёрла ни в чём не повинное бельё куском синей глины. Табор уже опустел. Цыганки ушли на промысел в дальнюю станицу. Дети играли ниже по течению реки. За их звонким смехом и плеском воды Мери не сразу расслышала лязг железа. Обернувшись, она увидела, как Симка мелкими шажками ковыляет к ней.