– Не я, а твой отец, между прочим! Ты сама рассказывала!

– Пусть так. Но согласись, что, если бы не его гениальные способности дипломата, мы бы остались тогда без всего Сахалина и выплачивали к тому же огромную контрибуцию! Не зря же Витте за Портсмутский мирный договор графом пожаловали! Да к тому же… – Внезапно Мери умолкла на полуслове: из соседнего шатра выползла заспанная цыганка и, бурча, принялась греметь котелками. Покосившись на неё, Мери вновь повернулась к подруге и негромко заговорила на незнакомом, странно картавящем языке. Дина ответила ей, и бурная политическая дискуссия – теперь уже вполголоса – возобновилась.

«По-заграничному, что ли?..» – ошалело подумал Сенька. Некоторое время он ещё прислушивался, но на русский обе девушки больше не перешли.

Семён долго сидел в шатре, не двигаясь и бездумно следя за тем, как розовый солнечный луч подползает под мокрое от росы полотнище. Затем поднялся и пошёл к лошадям.

А ночью, сидя в темноте палатки рядом с испуганной Диной, он тихо и убеждённо говорил ей:

– Скоро Крым. Господа ваши там. Меришка своей у них будет. Она может и в ресторан, и в больничку пойти работать. На должность грамотную любую… Ей ведь там место, а не в таборе. Сюда её как щенка в прорубь кинули, деться было некуда… что с того, что она до сих пор лапками загребает?

– Да зачем же ты ей совсем не веришь?! – Дина плакала навзрыд, вцепившись в рубашку брата. – Она ведь любит тебя, чёрт бессовестный! Как же ты можешь уйти сейчас?

– Ну так и я её люблю, – спокойно сознался он. – И что с того? Меришке эта жизнь наша к чему? Ничего здесь такого нет, что вам с ней надо. Я вот утром слушал, как вы с ней говорите про всякое учёное, про контру…букцию… и ни черта не понимал! Ничего! Она же за меня выйдет – через месяц с тоски сдохнет! Она-то не понимает ещё, а ты?!

Дина молчала, и Семён знал: она всё понимает.

– Я знаю, что Меришка мне не врёт! Она и врать не может, у неё всё на лице тут же светится! И это не потому, что она ракли! Раклюхи-то тоже разные бывают! Вон дуры деревенские, которым вы гадаете, за всю жизнь ничего лучше самовара не видали! А она… и ты… Кабы не война, разве бы вы сюда жить пришли?!

– Никогда! – подтвердила Дина.

– Ну вот… Здесь же ни книжек, ни тиятра вашего, ни разговоров умных… Одно знай: торбу на плечо и – под заборами канючить! Таборные бабы всю жизнь так живут, они другого не знают. А возьми их из-под телеги да в город засунь – на стену с тоски полезут. И Меришка через полгода как собака на луну взвоет. И что? И что тогда, я тебя спрашиваю?! Что я ей – когда я двух букв не сложу? И ничего такого не знаю, что она знает. Что с нами станется тогда? Лучше и не начинать… всем легче окажется. – Семён мягко отстранил от себя Дину, потянулся, поглядел на светлеющую полоску под краем шатра. – Светает скоро, пхэнори. Мне пора. В Крым приедете – идите с Меришкой к господам. Пошли вам бог счастья. Да не реви ты, дура! Сама после увидишь – правильно так…

На ту пору в таборе оправлялся от раны краском Григорий Рябченко: цыгане нашли его с пробитой грудью в степи. Красного командира Семён безмерно уважал и обещал проводить до своих. Вдвоём на рассвете они покинули табор и вскоре, миновав все опасности, прибыли в расположение красных частей. Теперь Семёну можно было покинуть полк. Но он остался.