– Симка, девочка, хватит тебе дурить, – сиплым от жары голосом попросил он, покосившись на запрокинутое к небу, покрытое коркой подсохшей грязи лицо сестры. Она лежала так уже четвёртый час, не шевелясь, не поднимая ресниц, и не оборачивалась, когда брат время от времени окликал её. Не обернулась она и сейчас.

– Ну скажи, холера упрямая, сколько ты этак собираешься? – мрачно спросил Семён. – Всё едино пить-жрать захочешь – встанешь. И я хоть подохну, а в табор тебя отволоку. Пусть и на своём горбу.

– Вот и волоки, – не открывая глаз, буркнула Симка.

– С голоду помереть посреди степи захотела?

– А хоть и так.

– Да стоит ли он того, бандит этот?! – вышел из себя Семён.

– Не тебе судить, чтоб ты сдох! Свалился на мою голову! Не встану! Хоть души!

Выругавшись, Семён умолк. Было очевидно, что Симке попала под хвост вожжа и теперь с неё станется пролежать так и сутки, и двое и в конце концов – назло брату – уморить себя голодом.

Снова потянулись бесконечные жаркие минуты. Сизая полоса на западе росла и ширилась, до цыган уже доносились глухие громовые раскаты. Совсем рядом послышался, приближаясь, противный скрип несмазанных колёс, из-за поворота дороги выкатила рассохшаяся телега с дедом на передке. Увидев молодого цыгана в красноармейской форме, сидящего на обочине с самым обречённым видом, а рядом с ним неподвижную женскую фигуру, дедок сочувственно спросил:

– Что, парень, жинка померла? До хутора тебя не довезть? А то ж… – Он осёкся на полуслове, заметив, что с обочины на него смотрят сразу две пары злющих цыганских глаз.

– Всё ладно, старый, проезжай, – не повышая голоса, сказал Семён. Дед озабоченно перекрестился и хлестнул лошадёнку. Та коротко, обиженно заржала – и вдруг издалека, из степи, со стороны давным-давно оставленной позади железной дороги ей ответило протяжное низкое ржание. Оно было чуть слышным, едва пробивающимся сквозь стрёкот кузнечиков, но Семён взвился на ноги, словно отпущенная пружина, сунул два пальца в рот и огласил степь долгим разбойничьим свистом. Прислушался, дождался ответного ржания, просиял сверкающей улыбкой и снова свистнул. Симка, мгновенно перевернувшись на живот, следила за ним тревожным, испуганным взглядом. По лбу её из-под слипшихся от жары волос бежали дорожки пота, но Симка не замечала их. И застонала сквозь зубы от бешенства, когда издалека, приближаясь, послышался дробный стук копыт по дороге и из-за поворота вылетел большой вороной жеребец. Семён с придушенным воплем бросился ему навстречу, рискуя попасть под копыта. Но вороной остановился как вкопанный, и цыган кинулся ему на шею, хрипло шепча:

– Воронко… Ой, ты ж мой калонько[23], да как же ты… Да как же ты, а?.. Кто ж тебя выпустил, как ты выбрался-то?! Вас, верно, в другой эшелон переводили? Да?! Ох ты ж мой умница, ни у кого такого коня нет… Ты мой серебряный… Брильянтовый мой, самый лучший, прости меня, прости… А как по-другому-то было?! Видишь эту лахудру? Видишь, вон валяется?! Из-за неё всё!!! Да ты же понимаешь, ты знаешь всё… А то б не прибежал, верно же? Дэвлалэ, да чтоб на свете все люди такими рождались, как этот конь! Давно б царство божье настало, и ни одной войны бы больше не было, клянусь!