Документ этот передал комсоргу подполковник Виноградов. Развернув бережно завернутый в целлофан, сложенный вчетверо глянцевый лист бумаги, изъятый у пленного, Денис попытался было самостоятельно разобраться в готическом шрифте, но его знаний немецкого было недостаточно.

— Что это? — спросил он.

— Молитва.

Взглянув в улыбающиеся глаза замполита, Чулков с недоумением переспросил:

— Молитва?! Странно. Не очень-то немцы благочестивы.

— Не были, да стали. Много раз уже находят в бумажниках офицеров такие вот божьи охранительные грамоты. Потрудитесь вместе с переводчиком и расскажите об этих индульгенциях комсомольцам. Я в готическом слаб, только общий смысл схватил.

Над переводом пришлось основательно попотеть. Эту молитву Денис прочитал на комсомольском собрании во втором дивизионе:

— «Вступися, о господи Боже мой, в тяжбу с тяжбущимися с нами и побори борющихся со мной…»

— Ага, лазаря запели, сволочи! — не выдержал кто-то из слушателей. — Мы тебе покажем тяжбу!

— Тихо, тихо!

— Читаю дальше. «Возьми щит и латы и восстань и не…»

— Го-го-го!

Чулков не обрывал веселья — на такую реакцию он как раз и рассчитывал.

— «Да обратятся назад и покроются… гм… и покроются бесчестием все умышляющие мне зло…»

Читать дальше было невозможно, смех не прекращался. Впрочем, задачу можно было считать выполненной.

Чулков и Баландин подумали об одном и том же почти одновременно. Но Эфиопий опередил Дениса. Он поднял руку, встал и торжественно провозгласил:

— Кто за то, чтобы послать фашистам телеграмму сочувствия?

Смех утих — солдаты недоумевали. А Баландин продолжал:

— Не будет, стало быть, телеграммы? Все ясно. Не поможет нашим фрицам-голубчикам ни бог, ни архангелы, ни даже сам черт рогатый. Верно я говорю?

— Верно!.. — дружно и весело отозвались комсомольцы.

— На том и порешили. А коль резолюция есть… р-р-разойдись! — И уж потом с улыбкой извинения комсорг дивизиона вежливо осведомился у Чулкова: — Простите, я не спросил разрешения.

— Что ты… что ты… Резолюцию приняли важную. — Чулков обнял Эфиопия за плечи и увлек его в глубь двора. — Звонко получилось, Эфиопий, молодец!

За зиму и весну сорок четвертого года Советская Армия полностью очистила Украину от оккупантов. Позади остались город Кривой Рог, села Устиновка, Новый Буг, Еланец.

И вдруг жестокое сражение за Вознесенск. Залпы, залпы, залпы…

А когда земля набухла влагой и начала расползаться под колесами, путь все чаще стали преграждать речки, ручьи, балки, овраги с крутыми и обрывистыми берегами, заболоченные поймы. У Чулкова создавалось впечатление, что, чем ближе государственная граница, тем медленней они продвигаются.

В Молдавии фронт остановился. В эти дни Денис впервые за все военные годы почувствовал, как он устал.

Уж на что было тяжко в день форсирования Днепра, все же тогда он не ощущал такой измотанности.

Это ощущение испытывал не он один. Даже двужильный Колесников передвигался, подволакивая ноги.

Единственным человеком, бодро себя чувствовавшим, оказался Николай Сурин, недавно возвратившийся из госпиталя. Там его нашла награда за форсирование Днепра, а здесь, в полку, вторая.