Со смехом хлопцы подступили к Янушу, повалили того на пол, подволокли к столу и подвязали к его ножке скользкими кишками свояченицы, продолжавшей еще стонать. Вот тогда-то Петро и принялся за его ногу – рубил он ее так, как ломят топором кости зарезанной скотины. Януш кричал и плакал, а когда умолк, из подпола послышался плач ребенка.

– Подпол проверьте, – приказал Вайда, и тут же несколько рук кинулись открывать крышку подпола.

Спустя недолго оттуда вынырнул хлопец. Он тянул за собой веревочку, на которой хрипела девочка, спущенная вниз Панасом. Белое детское лицо ее надулось. Светлые волосы прилипли к мокрым щекам.

Наталья бросилась в колени Вайде.

– Боже ж ты мой, – повторяла она. – Боже ж ты мой.

– Мать пока не трогайте. Хай смотрит, – проговорил тот.

Василия снизу подкинула чья-то рука, и он вылетел из подпола на середину комнаты. Увидел прибитого Дмитро, потрогал отрубленную ногу отца, которая в сапоге лежала перед ним, еще теплая, плачущую мать и хрипящую сестру. Заплакав, Василий ткнул пальцем в небо, видневшееся из разбитого окна, и палец его попал точь-в-точь между двух месяцев. Испугался Василий Вира, Зоряна, Лада, Найдена, Оря, Руса и Уса, которые давно уже веселились, то вкладывая топор в руки какого-нибудь хлопца, то указывая, куда получше им прицелиться, где сделать надрез и как потуже затянуть веревочку. А в окно в это время вплыл Царко, и в глазах его сидело по месяцу.

Но не один Царко пожаловал в хату. Появилась там и Леська с растрепанными волосами, которые доставали уже до колен. Лицо она имела дикое. В руках держала вилы. Метила она ими в Богдана. Отскочил Вайда, вонзились острые зубцы в дерево стены. Схватил Богдан Леську, на пол повалил. Легли Леськины космы на польскую и украинскую кровь, которая теперь стояла лужами, стекающимися одна к другой. Зашла кровь ей под плечи, пятная черное пальто. Схватил ее Богдан за голову, к себе потянул, и руки его тоже покрыла кровь. Поцеловать Богдан Леську хотел. Но, изогнувшись, та плюнула ему в лицо вместо поцелуя.

– Резун! – завыла она. – Будь ты проклят на веки веков. Убийца! Душегуб! Ре-зу-ны-ы! Ре-зу-ны! – истошно кричала Леська, и крик ее выпрастывался в окно, раскачивал на небе звезды, опоясывал горы, как кишки матери Панаса опоясывали стан истекшего кровью свояка.

– Леся… Лесенька, кохана, – кровавой рукой Вайда закрывал Леськин рот, хватал ее за волосы, гладил по щекам, оставляя на них красные полосы.

– Оксана – твоя кохана! – зарычала Леська.

– То ошибка была. Я могу все исправить!

– Нечего теперь исправлять. Я прокляла тебе, убийца! Пусти меня! Я вилами тебя заколю! – билась и брыкалась Леська, и лишь такому сильному человеку, каким был Богдан Вайда, удавалось ее удержать.

– В чем ты винишь меня? Я – патриот своей страны! Мы еще не успели полюбить свою Украину, как нам пришлось за нее умирать! – Вайде удалось поймать рот Леськи, и он впился в него надолго, тяжело дыша. Леськины колени поднялись. Теперь она не отталкивала Богдана, а принимала, не шевелясь.

Кровь текла из отрубленной ноги живого еще Януша, подтекала Леське под пальто, и Богдан намазывал ее – жирную, свежую – на длинные волосы Леськи. Оттолкнула Леська Богдана, и, тяжело дыша, они смотрели друг на друга.