«Ох, говорит!.. — еще раз подивился Степанов на Дудырина. — Еще потом по ошибке скажет: правительство высоко оценило заслуги покойного, наградив его орденами…»

Сзади кто-то шмыгнул носом, Степанов оглянулся и увидел Шарипова, который, весь словно бы раскиснув, утирал скомканным платочком пот с лица и вздыхал на всю кают-компанию. А полковник Зинаида Михайловна все плакала, слушая речь, и Родион Мефодиевич подумал: «Может быть, я и верно умер?» Но тут же твердо решил: «Нет, не умер. Дудки! Впрочем, держись, Родион, уже недолго!»

И верно, оказалось недолго.

Внезапно член Военного совета смолк, и все, кто был в кают-компании, повернулись к Родиону Мефодиевичу. По всей вероятности, он тоже должен был сказать речь. Но он этого не сделал. Он вообще не умел и не любил говорить речей. И сейчас, помолчав секунду, контр-адмирал встал «смирно» и, глядя в глаза новому командиру дивизиона, произнес негромко, но ясно и твердо, отчеканивая каждое слово, фразу, которую любил и которая казалась ему совершенно исчерпывающей и для нынешнего случая и для многих других. И может быть потому, что все силы своей души он вложил в эту уставную формулу, те, кто был в кают-компании, еще раз поразились своим бывшим комдивом, контр-адмиралом и Героем Советского Союза Родионом Мефодиевичем Степановым.

— Служу Советскому Союзу! — оказал он, и все поняли, что больше говорить ничего и никому не надо.

И прощаться тоже не следовало.

Слегка наклонив свою стриженную ежиком, совершенно седую голову, придерживая рукой кортик, он вышел из кают-компании и, сопровождаемый Шариповым, распахнул дверь в салон. Здесь, в коридоре, но еще не в салоне, деликатно стоял большой кожаный чемодан нового командира дивизиона. А в самом салоне возле двери были приготовлены чемоданы Степанова.

— Главстаршину Гавриленкова ко мне, — не глядя на Шарипова, приказал Родион Мефодиевич. — Быстро.

— Есть главстаршину Гавриленкова к вам! — повторил старшина.

— Действуйте!

Шарипов выскочил из салона. И тотчас же заговорил репродуктор:

— Главстаршину Гавриленкова к товарищу контр-адмиралу в салон, — послышался знакомый голос любителя стихов, танцев и экскурсий мичмана Страдомского. — Главстаршину Гавриленкова, — строже повторил мичман…

За иллюминаторами ровно и покойно посвистывал ветер Заполярья. Косые лучи солнца падали на письменный стол, за которым Степанов проработал столько лет, освещали подлокотник кресла, в котором теперь будет сидеть другой человек. «Вот и все! — подумал, моргая и щурясь, Родион Мефодиевич. — Вот и состоялась отставка. На покой, товарищ Степанов, на пенсию!»

Завтра начнутся учения, но он уже будет в поезде — пенсионер Степанов. На секунду ему перехватило дыхание, только на секунду: теперь он научился справляться с собой, приучил себя к мысли об отставке, натренировал себя; он делал с собой то, чему научили его в госпитале, только там это называлось лечебной гимнастикой. Он провел такой курс гимнастики по поводу ухода в отставку…

В дверь постучали, Степанов крикнул: «Прошу!»

Главстаршина Гавриленков доложил как положено, Родион Мефодиевич кивнул, сказал, не садясь и не предлагая Гавриленкову сесть: