И он, идиот, в это верил. Боже, какими мы были наивными…

Но закончились римские каникулы, лучшее время в его жизни, и, здорово накачавшись дешевым мартини, друзья распрощались. Конечно же, клялись друг другу в вечной верности и обещались писать и звонить. Они действительно не теряли связь долго, лет пять.

У Мишки все сложилось удачно, небедная тетушка взяла племянника в бизнес, а вскоре он женился, родил дочку и сына – словом, ему повезло.

А вот Додику не повезло. Тот ввязался в какую-то историю, как потом оказалось, замешанную на наркоте, был настоящий боевик с погонями и выстрелами, ну и зацепила пуля тихого Додика. Тюрьмы удалось избежать, потому что изменился маршрут – бедный Додик оказался на кладбище.

Римские каникулы… Сплошная радость и счастье, море и белый песок, безделье и ожидание, и прочная вера, что все – конечно же, все лучшее – впереди.

Но именно там, в маленьком городке на побережье Средиземного моря, Свиридов впервые ощутил, что такое свобода. И ничего слаще этого не было. Ни-че-го.

В самолете он махнул сто граммов коньяка и тут же уснул. Хотел проспать до Нью-Йорка, но не удалось. Смотрел в иллюминатор на плотные, белые, словно ватные, облака и трясся как осиновый лист. Все моментально исчезло, как испарилось, вся предыдущая бравада, бесшабашность, лихачество, прыть и дерзость. Как не было. Попросил еще сто граммов, но не отпустило. Что ждет его впереди? Какая судьба? Там, за поворотом, там, за облаками? Какой она окажется, эта другая жизнь?

Грег встречал его в аэропорту. Отвез на снятую квартиру, небольшую, полупустую, но и это было счастьем. В холодильнике лежали вареная колбаса, ярко-розовая, без запаха, пачка сыра и пачка масла. Все было абсолютно безвкусным.

Все это пронеслось в памяти, когда они с Катей сидели на скамейке в парке Горького.

В конце концов они все же замерзли. Свиридов посмотрел на часы.

– Ого! Половина четвертого, время обедать! – Он потер руки в предвкушении. – Пошли искать ресторан!

– Здесь все очень дорого, – пробормотала Катя. – Может, пойдем к метро?

Он беспечно махнул рукой:

– Дорого, не дорого – какая разница? Возьмем горячего супа и по сто граммов, да, Катюш? Согреемся и сразу повеселеем. Ты, надеюсь, на сегодня свободна?

– Вроде да.

Ресторан оказался уютным и красивым, меню разнообразным и даже шикарным.

«Ничего себе, а? – удивился Свиридов. – Вот это размах, вот это масштаб! Да, в России-матушке все с размахом и с купеческой широтой. Гулять так гулять! Молодцы».

Заказал черт-те сколько, хотя цены были нехилыми, Катя права. Она ела мало и вяло, он расстраивался, но понимал – балерина.

После коньяка разговор оживился, Катя порозовела, оттаяла, первое смущение и робость прошли. Говорила про работу: пока везет не очень, но главное, что работа любимая. Он осторожно спросил про кавалеров, Катя смутилась, отвела глаза и буркнула, что все нормально. Больше с такими вопросами он не приставал.

Расспрашивал про стариков, Петра Петровича и Анну Ивановну, про то, как они дожили свою жизнь, как уходили.

Катя снова поморщилась, и опять Свиридов понял, что тема эта больная, тяжелая – они внучку вырастили, полностью отдавая себя. Старики ушли не так давно, пару лет назад, сначала дед, а потом и бабушка. Ну а потом еще Витя.