Я повернулся, чтобы встать и сбегать за Хорошисткой, когда увидал девчонок, таращивших глаза под аркой подворотни.

– Сама пришла. Инна!

Девушка несмело приблизилась, переводя круглые глаза с меня на Гайдая и обратно.

– З‑здрасте… – прошептала она, глядя с ужасом и восторгом на «живого» киношника.

– Так-так-так… – затянул Леонид Иович, вставая и вытягиваясь во весь свой верзилистый рост. – Здравствуй, Инночка. Та-ак… Ну-ка… Идешь отсюда – сюда, тут повернулась, посмотрела, тут испугалась. Начали!

Хорошистка замерла на долгую секунду, взглянула на меня – и сделала шаг. Скованность покинула ее моментом, девушка продефилировала «отсюда – сюда» с натренированным изяществом супермодели. Поворот прекрасной головки, недоуменный взгляд, узнавание, тень страха падает на тугие щечки…

– Молодчинка! – мурлыкнул Гайдай. – Та-ак… Сергей! Проба!

Главный оператор подбежал грузной трусцой, прижимая к груди камеру.

– Женя, реквизит!

– Леонид Иович, – робко подал голос художник, – моросит ведь…

– Пустое! – отмахнулся режиссер. Мимоходом пожав мне руку, он рассеянно проговорил: – Спасибо, Миша, до вечера. Женя, долго еще там?

Оборачиваясь, я вклинился между близняшек и, не думая, обнял обеих за плечи. Сестрички Шевелёвы не воспротивились, завороженные кинодейством.

Инна полностью отрешилась от земного, четко, как робот, исполняя приказы Гайдая.

«Поворот, вполоборота… Тут оторопела… Идешь досюда… Наклон головы… Проход… Стоп, еще раз!»

И лишь изредка красивое, сосредоточенное лицо Хорошистки распускалось в блаженной улыбке, приоткрывая счастливый внутренний сумбур. Балконы и галереи незаметно заполнялись зрителями – жильцы в плащиках или под цветастыми зонтиками жадно разглядывали импровизированную съемочную площадку.

– Свет! Дайте свет! – воскликнул режиссер, и случилось чудо. Пока осветитель с Русей бегали, выставляя зеркала из фольги и путаясь в кабелях, тучи над Молдаванкой разошлись прорехой. Брызнуло солнце, заливая лучами один лишь этот двор, рассыпая мириады высверков и бликов.

– Свет! Камера! Мотор! Начали!

Воскресенье 16 ноября 1975 года, утро

Одесса, Хаджибейская дорога

С утра я повез девчонок в тот самый дворик, оккупированный Гайдаем. Инка вертелась на переднем сиденье, расплескивая радость, и лезла целоваться, а близняшки, как верные конфидентки, хихикали на заднем.

– И‑и‑и! – восторженно тянула Хорошистка. – Спасибо, спасибо, спасибо тебе, Мишечка! Мишулечка!

– Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! – смеялся я. Когда делаешь человека счастливым, тебя самого наполняет позитивом, как воздушный шарик надувается гелием.

– Леонид Иович утвердил меня на роль! – парила в небесах Инна. – Понимаешь, Мишулюшечка?!

– Мишенюшечка, – подсказала Светлана.

– Мишенюшенечка! – сладко проворковала Хорошистка. – Ах, как только меня не фотали! И в профиль, и анфас, сидя и в полный рост, вполоборота и с оборотом в три четверти, со взглядом исподлобья и со вздернутым подбородком! О‑о! Леонид Иович сказал, что съемки начнутся через неделю на «Мосфильме»! – Она мечтательно зажмурилась. – В павильоне номер тринадцать… Там, где первую «Кавказскую пленницу» снимали! Представляешь?!