– Мы все слышали! – попеняли две сестрички.

Сыграть сцену ревности Инне помешал приезд школьного «газика». Подвывая движком и хлябая бортами, грузовик замер у кованых ворот Центра. С кузова десантировались Жуков, Динавицер и Зенков, а из кабины вынырнул Ромуальдыч.

– Миш, здорово! Ты девчонок повезешь?

Я не успел ответить.

– Ага! – кивнула Инна, демонстративно прислоняясь ко мне.

– А чё сразу он? – затрепыхался Изя.

Девушки дружно показали ему язычки, и Динавицер увял.

– Всё, едем! – прикрикнул Вайткус. – Эдик, поведешь «газон», а я на своей…

– Я! Я еще! – выскочил Заседателев в засмальцованном ватнике.

– К Эдьке в кабину, – вытянул Ромуальдыч указующий перст и гаркнул: – По машинам!

Тремя часами позже

Одесса, улица Хмельницкого

Улица ветвилась, как мелкая речушка, приникая к истокам Молдаванки. Противная морось сеялась с самого утра, изгоняя редких прохожих, застя пространство сквозистой кисеей. Развесистые платаны стоически зябли в промозглой серой мокряди, выступая маяками у обшарпанных стен и срезанных углов на перекрестках.

Старые дома в два-три этажа жались друг к другу, словно пытаясь согреться, а за темными недрами подворотен засвечивалась тайная жизнь одесской закулисы – «безразмерные» панталоны на бельевых веревках, подпертых шестом; ряды и шеренги ржавых почтовых ящиков под аркой; выступавшие над двориком балкончики и галерейки, до которых взбирались ступеньки наружных лестниц.

– Где-то здесь должен быть… – слабо бормотал я, вертя головой. Мне до надсадной дрожи хотелось высмотреть хоть какую-то, пусть даже завалящую примету, и я таки углядел ее!

– А что ты ищешь? – слюбопытничала Инна, играя кончиком косы.

– Кажется, нашел! – выдохнул я, сгоняя улыбку. – Посидите здесь, ладно?

– Ладно, ладно! – закивала Маша за всех граций разом.

Подхватив кожаную папочку, я выскочил из «ижика» и заторопился, едва сдерживаясь, чтобы не припустить бегом – у очередной живописной подворотни, похожей на пещеру в кирпичной кладке, ловил капли микроавтобус «Старт» со скромной надписью по синему борту: «Киносъемочная».

Сдерживая волнение, я нырнул под сырые своды, бочком вильнув между створок узорных ворот, откованных невесть когда. Маленький квадратный двор замыкался двумя этажами малогабаритных квартирок, крытых галёрок и трапов с исшарканными ступенями. В углу, под раскидистой шелковицей, мок «Запорожец», вызывая жалость, а под клеенчатым навесом восседал растрепанный Гайдай, с пегим вихором на непокрытой голове. Прославленного комедиографа тоже было жалко.

Сунув ноги под длинный стол, забытый после свадьбы, Леонид Иович ежился в мешковатой меховой куртке, перебирая пухлую пачку бумаг. Большие очки в черной оправе будто умаляли худое, скуластое лицо, хранившее угрюмость и непокой.

Мельком узнав кудряша Русю, гревшего руки у огромного медного самовара с набитыми медалями, я храбро шагнул к режиссеру.

– Здравствуйте, Леонид Иович, – начал с ходу, бесцеремонно приседая рядом и раскрывая папку. – Взгляните, пожалуйста. Тут я собрал всякие смешные моменты для ваших комедий. Как говорят американцы – гэги.