Короткая запись внезапно побледнела – и пропала. Но ее «копия» осталась в моей памяти навсегда.

– Спасибо, – хмыкнул невесело. – Рана затянулась, но тебе нужен покой.

– И еще, – хрипнул Дитрих. – Если что-то пойдет не так, звони в наше посольство – помогут…

Издалека донесся вой сирен. Можно спорить на что угодно – это Виктор постарался, подмогу вызвал!

– Scheiße! – застонал в чаще раненый Мюллер. Ну, хоть живой…

– Уходи, Миха! – выдохнул Дитрих. – Мы… как это… выкрутимся!

Приложив палец к губам, я отступил за дерево – и запетлял в обход озера. Уже с другого берега разглядел желтый милицейский «уазик» и бело-красный «рафик» «Скорой помощи».

«Уже и Штази нарисовалось… – прокралась мысль. – Целой толпой ходят за мной. Как там отец говаривал? «Аллес капут!» Во‑во… Какой же я популярный, мать-перемать…»

С сомнением скомкав в кармане пустой конверт, я пожал плечами и заспешил прочь.

Вторник 21 октября 1975 года, день

Первомайск, улица Дзержинского

По подъезду гуляли сквозняки, гоняя зябкую сырость, и не горела лампочка на площадке, зато за родимым порогом накатило упоительное тепло. На кухне мирно бряцала посуда, радио балаболило о достойной встрече годовщины, а мама с Настей – о своем, девичьем. И запахи обволакивали самые домашние – сдобные и сытные.

Тихонечко раздевшись, я нацепил войлочные тапки, но незаметно подкрасться не удалось.

– Мишенька, это ты? – послышался мамин голос.

– Я!

– Йа, йа! – передразнила меня сестричка. – Дас ист Михель!

«Чучелко!»

Я остановился в дверях кухни, и Лидия Васильевна с Анастасией Петровной обернулись ко мне – высокие, стройные, яркие, в кокетливых передничках.

– Какая же у меня родня красивая! – засмотрелся я, и родня расцвела улыбками.

– Кушать будешь? – ласково спросила мама.

– Еще как!

– Накладывай, – сказала Настя, развязывая передник, – а мы пошли.

– Куда это на ночь глядя? – подозрительно сощурился я, высматривая на полке «свою» тарелку под Гжель.

– Ты как старая дуэнья! – засмеялась родительница и растрепала мои волосы. – Следишь за нашим моральным обликом? Да?

– Приглядываю, – буркнул я, поводя носом. Пахло пловом.

– Дуэний! – ввернула сестренка, щипая меня за мягкое место.

– Уй-я!

Хихикая, прекрасная половина семьи Гариных быстро собралась и удалилась, ангельским дуэтом обещая блюсти себя.

– Чао-какао!

Хлопнула дверь, лязгнул замок, процокали каблучки. Из дальних углов боязливо повылезала тишина, зависая в комнатах успокоительной поволокой.

– Адын, сафсем адын… – Мой голос приглушала деланая грусть.

Еще поднимаясь по лестнице, я ощутил неслабый позыв к уединению. Устал. Когда порядком вымотаешься, на ближних не остается душевных сил. А побудешь во временном сиротстве и словно подзарядишься от безмолвия, от одиночества.

– Адын, сафсем адын! Асса!

Благодушествуя, я навалил полную тарелку желтого от морковки риса с поджаристыми кусочками курятинки. М‑м‑м…

Восхитительный чесночный дух до того запытал мой аппетит, что я мигом умолол всю порцию, не забыв «обляпать» плов болгарским кетчупом. Выработанная привычка неторопливо вкушать осталась за бортом сознания.