«Но ведь он вынырнет на пути у других», — подумал я.
И Юджин понял, о чем я думаю.
— Очень маловероятно все это, — сказал он. — Нет никаких оснований сомневаться, что эта нечисть убралась к себе в преисподнюю.
И я почувствовал облегчение. В самом деле, сколько можно жить с оглядкой?
Словно успокаивая меня и Юджина, ровно горел на письменном столе зеленый маячок — точная копия маяка на Георгиевском мысу. Это означало, что «Игла» продолжает благополучно сверлить Пространство и наше дело живет и движется, несмотря на все земные потрясения.
А Петька в соседнем бункере хохотал и дурачился с Митей. Потом выбежал к нам.
— Дядя Пит, дядя Юджин! Митя грозится выкинуть меня в межпространственный вакуум!
— И правильно сделает, — сказал я. — А то ты скоро всю базу разнесешь.
— У, какой… — Он с притворной обидой надул губы и бросился в тамбур — как торпеда.
За открытой дверью снова послышались вопли и хохот.
Я сидел, откинувшись в кресле, и отдыхал от всяких переживаний. Потом признался Юджину:
— Ты знаешь, теперь без этого чертенка я просто не смог бы жить.
— Надо полагать! — усмехнулся Юджин. — Вы же… такая родня друг другу, что роднее не придумаешь. Одна только разница — в разговорах. Как у большого маяка и вот у этого…
«А душа вообще одна на двоих», — подумал я.
Развилка
Я купил Петьке патефон. Вернее, Петьке и себе. Чтобы крепче помнить сороковые годы двадцатого века и милый наш Старотополь.
Кстати, сейчас уже мало кто знает, что такое патефон. Это механический проигрыватель, древнее изобретение. Такие штуки воспроизводили звукозапись, сделанную на черных пластиковых дисках с цветными наклейками и дырками посередине. Пластик был тяжелый и хрупкий — что-то вроде застывшей асфальтовой смолы. Уронишь на пол — и прощай музыка.
Патефон сделан в форме чемоданчика. Поднимаешь крышку, вставляешь в боковое отверстие изогнутую ручку, закручиваешь пружину двигателя, сажаешь диск на шпенек в центре оклеенного цветным сукном круга, нажимаешь рычажок пуска — круг завертелся. На край диска опускаешь никелированную головку на изогнутой, как лебединая шея, блестящей трубке. В головке — игла. От бороздок на диске звук передается мембране, а от нее через трубку — в железный рупор, спрятанный внутри чемоданчика.
И пожалуйста — вальсы, фокстроты и всякие песни…
Ну, звук от такой старинной штуки, конечно, не ахти какой: с металлической вибрацией, шипеньем и скрежетом. Но именно эти скрежет и шипенье вперемежку с забытыми сейчас песнями тешили мое и Петькино сердце — голос детства, голос родного дома…
Кстати, продавалась эта штука в лавке со всякими древностями и стоила сногсшибательно дорого — как автомобиль среднего класса. Но я почесал в затылке, потоптался у прилавка и отсчитал на кассовом автомате нужную сумму. Тем более что к патефону прилагались два десятка пластинок с записями, которые в нынешнее время никто уже не знал (разве что кроме Феликса Антуана Полоза, не к ночи будь помянут!). Здесь была и милая нам «Рио-Рита», и Клавдия Шульженко с песнями про Челиту и синий платочек, и озорная мексиканская «Кукарача», и песни из военных фильмов, и щемящий душу вальс «Ночь коротка», и песенка Паганеля из фильма «Дети капитана Гранта», и еще многое в том же духе…