— Пожалуй, я знаю человека, который лучше меня ответит на этот вопрос, — загадочно улыбнулся Врангель, вглядываясь куда-то в зал поверх голов, — прошу простить меня… Одну минуту…

— Я не столь категоричен в отношении государственных служащих, как Вы, Пётр Алексеевич, — обратился к Кропоткину Ипатьев, — и уверен, народ простит им очень многое, кроме обманутых ожиданий. Всё, кроме несправедливости. А справедливость торжествует не тогда, когда всем поровну, а когда по заслугам. Нет у русских и никогда не будет зависти к материальному достатку и привилегиям талантов и тружеников. И властные полномочия никогда не будут предметом иронии, если они уравновешиваются личным талантом и самоотверженностью, ответственностью за результат управления, в конце концов… Хотя лучше всего про это Вам расскажет тот, кого ведёт к нам барон….

— Пётр?

— Петро?

Вельяминов и Кропоткин разглядывали друг друга, будто давно потерянную вещь, отыскавшуюся в самом неожиданном месте, когда про нее все и думать забыли.

— Ты все-таки решил вернуться в немытую Россию из просвещенной Европы?

— Ты тоже решил вернуться в безбожную Москву из добровольной ссылки, из тмутаракани?

— Меня пригласили, Петя.

— Так и меня, Петро, тоже пригласили… Сказали, что время собирать камни…

— И ты готов их собирать?

— Как только встретил здесь тебя — буду считать это своим долгом…

— Господа, вы знакомы? — с удивлением произнес Врангель.

— Более, чем… — странно улыбнулся Кропоткин, — мы делили походный котелок и палатку во время Олёкминско-Витимской экспедиции Восточно-Сибирского отделения Императорского Русского географического общества…

— …во время которой ты заклеймил меня, как ретрограда и религиозного фанатика…

— А ты меня, как карбонария и разрушителя устоев…

— Господа, — решил вмешаться Ипатьев, — предлагаю обмен воспоминаниями старых знакомцев перенести на более позднее время, тем более, что в нашем управлении император, словно специально, собирает политических противников, которым всегда есть что сказать друг другу. Но мы хотели услышать сегодня другое…

— Да, будьте добры, — обратился Врангель к Вельяминову, — расскажите, пожалуйста, про реформу государственного управления, в которой Вы принимаете такое непосредственное и деятельное участие.

— Вообще-то я буду подробно говорить о ней в своем докладе, — проговорил Вельяминов, не отрывая взгляд от Кропоткина.

— Не беда, — вставил свое слово Менделеев, — это настолько важный вопрос, что мы готовы выслушать Вас дважды…

— А для Вас это будет что-то вроде репетиции, — добавил Ипатьев.

— Ты вот что, Петро, не тушуйся и не жди от меня никакого подвоха, — абсолютно серьезным тоном вдруг произнес Кропоткин, — я же прекрасно понимаю, что Его Величество собрал нас вместе не для выяснения, кто прав, а для того, чтобы такие как мы, разойдясь по разные стороны баррикад, в запале не разорвали на куски Россию.

— И то верно, — натужно улыбнулся Вельяминов, — Отечество и его благополучие поважнее наших амбиций. А с реформой всё просто и сложно одновременно. Император уверен, что право законодательной инициативы могут иметь только те, кто готов нести уголовную ответственность за свои предвыборные обещания. Не уверен — не обещай. Пообещал — расшибись в лепешку, но сделай. Не смог — посиди, подумай, почему не получилось.