Мы аккуратно раздвинули замерших, будто в торжественном карауле, людей. И отпрянули от неожиданности, окроплённые целым снопом брызг. Поливальные машины! Красивым косым парадным строем они медленно, уверенно катили, занимая всю проезжую часть. Живительная влага широким приливным фронтом скатывалась с мостовой и весенними ручейками сбегала вдоль бордюров к канализационным решёткам.
– Здорово придумали! Должно быть, наши постарались, а, Тась? Чувствуешь, как сразу очистилось пространство?
Я не знала точно, о чём подруга говорит, но чувствовала именно так и согласилась. Мы, обняв друг дружку за плечи, возвращались домой счастливые – впервые с незапамятных времён.
Ближе к концу лета Женя уехала. Школу решено было не переводить в Москву, но где её разместили, осталось тайной. Женька не имела права нам, подругам, сказать, а письма шли на почтовый ящик в вымышленном городе. Впоследствии прервалась и переписка. Я больше ничего не слышала о Жене. Чем бы она ни занималась, мне хочется верить, что подруга по сей день блестяще справляется с работой.
Однажды, перед тем как окончательно исчезнуть с горизонта, Женька прислала маленькую посылку. Оказалось, что там – подарок для меня: книжка стихов Константина Симонова, изданная в сорок третьем году. По книжке было заметно, что самой Женькой она читана-перечитана много раз. Но на форзаце была дарственная надпись: что-то непонятное про волну и дальше – «твоя подружка Женька». Подпись эта нормальному человеку показалась бы странной, но мне она потом долгие годы помогала не забыть о существовании подруги.
Лида и Катя оставались рядом. Они занимались со мной по программе реабилитации, разработанной нейропсихологами и медиками, а Лида ещё лечила меня с помощью нейроэнергетики. Она всё-таки получила диплом врача и прекрасно понимала, что рассечённые нервные связи в мозгу по новой не прорастут в прежнем объёме. Но добиться хотя бы частичного восстановления шанс был. Кроме того, лечение способствовало формированию новых, замещающих нервных связей.
Новый, сорок пятый год встречали почему-то с Катей, её родными и соседями. Пришла Лида, а остальные наши были далеко от Москвы. Своим Катя наплела что-то про тяжёлую контузию, полученную мной ещё в начале войны при бомбёжке, от которой я по сей день кажусь немного странной. Добрые тётушки в течение всего вечера обращались со мной нежно, деликатно и предупредительно.
Веселились по старинке – с «Барыней» и другими русскими плясками. Гости и хозяева захмелели, но Катя строго следила, чтобы меня не напоили: девчонки боялись непредсказуемых последствий.
Роняли слёзы по тем, кто уже не вернётся, и в каждом тосте желали скорейшей победы всем, кто в далёкой Европе бьёт врага. Лида провожала меня домой задумчивая, молчаливая. В какой-то момент грустно произнесла про себя: «Разбросала нас жизнь!»
За зиму получился большой прогресс. Сознание постепенно возвращалось. Я уже занималась самообслуживанием без посторонних подсказок, вела домашнее хозяйство, делала покупки. Только приказному, требовательному тону не могла ничего противопоставить. Скажут: «Не стояла ты, никто тебя здесь не видел!» – и я не спорю, и почти верю, что подошла к очереди вот только сейчас. Кто догадался бы подойти средь бела дня, на виду у людей и грозно сказать: «Отдай кошелёк и карточки!» – отдала бы. Но, пока никто не командовал и не сбивал с толку, в голове вполне прилично прояснялось.