Был действительно намечен целый ряд мероприятий по медицинской и медико-психологической реабилитации – от физиотерапевтических процедур до занятий по восстановлению волевых качеств и нейроэнергетических способностей. Мне сохранили полное довольствие и квартиру, где первое время со мной обязательно кто-нибудь находился, дежурил.

И ещё. Не сомневаюсь, что, как только Михаил Маркович взял себя в руки, он сделал мне внушение, которое закрыло память обо всей моей секретной деятельности.

Те обрывки разговоров с девчонками, которые помню, доказывают, что они не знали об этом, так как то и дело пытались пробудить во мне воспоминания в надежде, что память самых интересных и ярких эпизодов поможет мне восстановиться. Но это в них говорили остатки детской наивности, обострившейся, должно быть, от горя.

Руководство, разумеется, не могло поступить иначе: человек, являющийся носителем секретов особой важности, голова которого набита этими секретами под завязку, шляется по городу один, в полубессознательном состоянии, начисто лишённый способности противостоять внешнему давлению, а также собственным эмоциональным влечениям! Понятно, что секреты, хоть бы и находящиеся в его собственной голове, от такого человека надо надёжно спрятать.

– Тася, привет! Я за тобой. Пойдём смотреть пленных!

– Пленных немцев?

– Ну да.

Мне становится ужасно не по себе от того, что я должна встретиться с немцами. Хоть с пленными, хоть с какими. Не знаю, почему мне плохо. Но Женя сказала «пойдём». Привычно смотрю на себя в зеркало: что нужно приодеть на улицу.

– Ты что скисла? – замечает моё уныние Женя. – Не хочется? Не по нраву тебе немцы?

Я подтверждаю: не тянет смотреть на немцев.

– Зачем же ты согласилась?

– А… как?

– Отказаться надо, если не хочется.

– Хорошо.

– Что «хорошо»?

– Отказываюсь… Правильно?

Женька крепко прикусывает губу.

– Тасенька! Ну сама скажи, пожалуйста: пойдёшь или не пойдёшь со мной?

– Не пойду.

– Другое дело! – И подружка бормочет про себя: – А ну-ка, проверим… Тася, или идём?

– Куда?

– На Смоленскую, смотреть на пленных.

Я понуро бреду к гардеробу.

– Тася!!! – В голосе Жени отчаяние. – Ну, тогда и правда идём! Хоть тебе и противно, Таська. Хорошо, что противно! Будем лечить тебя шоком – по методу «от противного»!

Люди стояли по обеим сторонам Садового кольца – направо и налево – куда хватало глаз. Тихие, напряжённые. Толпа не кипела, не напирала. Ни злорадного возбуждения, ни торжества, ни гнева – Москва будто сосредоточилась и глубоко ушла в себя в ожидании очной ставки с пленённым врагом.

Это напряженное ожидание, к которому присоединились мы с Женей, и беспокоило меня сиюминутно, и бередило неясные воспоминания.

Мы нашли местечко у гастронома. Женька держала меня под руку, чтобы мы не потерялись. Люди подходили, но не расталкивали стоящих, а чинно пробирались на свободные места. Тихо и кратко переговаривались между собой.

Кто-то с ожесточением выкрикнул злые слова. Но звонкий выкрик потонул в глухой тишине. Раскалённый воздух над Москвой замер. Машина не проедет, урча мотором, не брякнет в отдалении трамвай. Даже голуби почему-то не пролетали, шумно хлопая крыльями. Неужели бомбёжки и недостаток продуктов сказались так пагубно на популяции московских голубей?