– Ты же знаешь, мама не может лазать по камням.

– Беги, беги, – сказала Сара. – Вернешься – и нам расскажешь.

В тот раз она принарядилась и теперь расправила по траве юбку из черной тафты. Такие юбки назывались «балеринками».

Наверное, день был праздничный.

Когда Сэм вышел из магазина, Джулиет спросила у него про парк. Он даже не сразу понял, что к чему. Но потом сообразил. Назвал парк «обдираловкой». Не смог сказать, когда точно его закрыли.

Фонтан и чайная тоже исчезли без следа.

– Хранительница мира и порядка, – проговорил Сэм; до Джулиет не сразу дошло, что он вернулся к разговору об Айрин. – Не чурается никакой работы. Скосить траву, полить огород. Что бы ни делала, старается изо всех сил и держится так, словно это для нее честь. Вот что не перестает меня удивлять.

Что они в тот день отмечали в парке? День рождения, годовщину свадьбы?

Сэм вел свой рассказ настойчиво, почти торжественно, перекрикивая шум двигателя, с трудом одолевавшего крутой подъем.

– Она вернула мне веру в женский пол.

Обещая управиться за минуту, он вбегал в один магазин за другим, но возвращался намного позже и начинал оправдываться за очередную задержку. Все хотели с ним поболтать, рассказать какой-нибудь специально припасенный анекдот. Кое-кто подходил к машине вместе с Сэмом, чтобы посмотреть на его дочь и внучку.

– Так вот она – умница, которая по-латыни шпарит, – сказала одна женщина.

– Сейчас уже не так бойко, – отозвался Сэм. – Слишком занята.

– Оно и понятно, – согласилась женщина, вытягивая шею, чтобы разглядеть Пенелопу. – Только они ведь – дар свыше, правда? Дитятки.

Джулиет подумывала обсудить с Сэмом диссертацию, к которой собиралась вернуться – пока, правда, только в мечтах. Раньше такие темы всплывали в разговорах естественным образом. В разговорах с Сэмом, но не с Сарой. Та обычно говорила: «Ну-ка, расскажи мне все-все, чему тебя там учат», и Джулиет вкратце объясняла ей, чем занимается; иногда Сара спрашивала у дочери, как только она не путается во всех этих греческих терминах. А Сэм всегда смотрел в корень. Как-то в колледже Джулиет обмолвилась, что лет в двенадцать-тринадцать наткнулась на слово «тауматургия» и отец с ходу объяснил его значение. У нее спросили: «Твой отец – ученый?»

«Еще какой, – отозвалась она. – Он учит шестиклассников».

Теперь же Джулиет опасалась, что Сэм начнет ее деликатно отговаривать. А может, и совсем не деликатно. Скажет, что все это «прожекты». Или притворится, что забыл их прежние беседы, которые, в ее представлении, забыть было невозможно.

А может, и вправду забыл. У него в голове были чуланы с затемненными окнами; туда сваливалось все, что он считал бесполезным, позорным, недостойным извлечения на свет.

Джулиет обратилась к отцу более резко, чем хотела:

– А ей самой хочется под венец? Айрин?

Сэм даже вздрогнул – и от такого тона, и от неожиданности самого вопроса, да еще заданного после долгой паузы.

– Не знаю, – пробормотал он.

А потом:

– Да нет, вряд ли.

– А ты узнай, – сказала Джулиет. – Тебе, наверное, хочется, судя по твоему отношению.

Пару миль они проехали в гробовом молчании. Не иначе как ее слова прозвучали оскорблением.