Иногда по утрам из скрипучих ворот показывались унылые похоронные дроги с гробом, сколоченным из серых неструганых досок, и с таким же крестом с номерком. За ними шли два колодника в серых халатах и один конвойный, вооруженный шашкой и револьвером системы «Смит-Вессон». Батюшка из домовой церкви отпевал усопшего прямо в тюремном дворе и на погост выходить не удосуживался. Хоронили арестантов в дальнем углу кладбища, рядом с зарослями дикого терновника. Свежевырытая могила, будто чудище из потустороннего мира, заглатывала останки очередного так и не раскаявшегося грешника. Весть о смерти узника облетала сидельцев со скоростью мухи.

Подследственный Шахманский не спал уже второй день. В камере было душно и сыро. Запах махорки и человеческого пота резал глаза и не давал дышать. Пришло время обеда, и зловония отхожего места смешались с приторно-кислым паром капустных щей. Маленькое, размером с обыкновенную форточку зарешеченное окно почти не пропускало солнечного света. Коллежский секретарь сидел в одном исподнем и плакал.

— Что ж это ты, лорнетка канцелярская, тоску на честных арестантов нагоняешь? — не выпуская изо рта цигарку, а из рук карт, процедил сквозь зубы рыжий курчавый парень в линялой косоворотке. — А ну давай «Барыню» спляши. Ну! — жулик бросил грозный взгляд в сторону поджавшего босые ноги сидельца.

— Вы же обещали вчера, что оставите меня в покое, если я отдам вам всю одежду, — плаксиво пробубнил недавний чиновник.

— Вчерашнего числа вчерашний разговор был, а сегодняшнего — сегодний. Тебя давеча, мил человек, никто и не трогал. А Митька-абротник[21] даже с тобой харчем поделился, да только, смотрю, тебе наша арестантская пайка не глянется… гребуешь[22], значит, барчук[23]. Так что давай пляши!

Аркадий спрыгнул на холодный цементный пол и почувствовал, как тело пошло мелкой противной дрожью. Всхлипывая, он затравленно огляделся по сторонам, силясь прочесть в глазах сокамерников сострадание, но так и не нашел ни одного сочувствующего взгляда. Он попытался улыбнуться — вышла гримаса.

В этот момент послышался скрежет замка, и деревянная, обитая железом дверь с надрывом отворилась. С нар мгновенно исчезли карты, и в ту же секунду игроки оказались на своих местах.

— Шахманский, на допрос, — прокричал старший надзиратель.

Заключенный в кальсонах и нательной рубахе пошлепал босыми ногами к выходу. Увидев, что подследственный в одном исподнем, охранник предупредил:

— Если через минуту его не оденете — пеняйте на себя.

Дверь захлопнулась. В Шахманского полетели грязные штаны, линялая сорочка и чьи-то поношенные штиблеты со сбитыми каблуками и рваными носами.

Вскоре, пройдя по длинным коридорам и нескончаемым лестницам, затворник оказался в небольшом узком помещении с табуретом и столом, за которым восседал Глеб Парамонович Кошкидько.

— Присаживайтесь, Аркадий Викторович. Мне хотелось бы помочь вам…

— Я знал, что правда восторжествует, — запричитал Шахманский и, закрыв лицо руками, стал сотрясаться в частых глухих рыданиях. — Спасибо вам.

— Да позвольте же, милостивый государь! За что ж вы меня благодарите? — недоуменно спросил Кошкидько.