Общество заволновалось и посмотрело в сторону губернаторского дома. И тогда в кабинет полицмейстера — коллежского советника Фен-Раевского, находясь в состоянии сильной аффектации, вошел без стука Петр Францевич Рейнбот — хозяин губернии.

Говорят, именно с того дня у шестидесятилетнего полицмейстера стала нервически подергиваться щека и слегка прикрылся левый глаз. Детали разговора малоизвестны, но, зная крутой губернаторский нрав, о его содержании нетрудно догадаться. И теперь совещания в полицейском управлении проходили ежедневно: утром и вечером.

Вот и сейчас восседающий в широком кресле Ипполит Константинович, страдая от нервной судороги лица, резко отчитывал подчиненных, расположившихся по обе стороны длинного приставного стола. Портрет Николая II, почти в натуральную величину, висел как раз за его креслом, и потому каждый обращающийся к полицейскому начальнику встречался со строгим взглядом монаршей особы.

— Мне непонятно, господа, почему до сих пор арестованный не сознался в убийстве Загорской?

В ответ не прозвучало ни единого слова, и только с огородов Флоринской улицы донеслось протяжное коровье мычание и загоготали кем-то потревоженные гуси.

— Какие имеются подвижки в расследовании смертоубийства Корзинкина и Сипягина? — покрываясь свекольными пятнами, полицейский начальник повернул голову в сторону следователя по важнейшим делам, совсем недавно бывшего еще старшим следователем. — Что скажете, Глеб Парамонович?

— По первому вопросу имею следующее соображение: нам его признания и не надо! — резко махнул рукой похожий на школьного учителя Кошкидько.

— То есть как? — отпрянул назад Фен-Раевский.

— Разрешите? — привстал с места Поляничко.

— Давайте…

— Виноват, ваше высокоблагородие. Мы еще не успели доложить… Вчера вечером кто-то подбросил в почтовый ящик управления анонимное письмо. На листке, вырванном из гимназической тетради, было наклеено сообщение, что некий случайный свидетель явился очевидцем того, как Шахманский совершил убийство своей бабки и скрылся с места происшествия по песчаной дорожке. Затем, сняв резиновые калоши, он завернул их в газету и спрятал под второй туей, что у левого пруда; после чего спокойненько направился к смотровой площадке. Я выехал в Алафузовский сад и в указанном месте обнаружил упомянутые улики.

— А с чего вы взяли, Ефим Андреевич, что это его обувь? — наморщил в недоумении лоб полицмейстер.

— На внутренней части подошвы имеются железные вставки с буквами «А. Ш.» — Аркадий Шахманский. Кроме того, мы допросили нескольких сапожников, и один из них, чья будка находится в конце Александрийской, подтвердил, что именно он их и наклеивал.

— А что Шахманский? — немного подобрев, осведомился Фен-Раевский.

— Леечкин допросил его в моем присутствии, — взял слово Кошкидько. — Однако он утверждает, что эти калоши, оставленные перед дверью, у него украли за день до убийства Загорской. К сожалению, обыск в его комнате не принес никаких результатов, но мы все равно его арестовали и препроводили в Тюремный замок.

— Ладно, допустим. А по Корзинкину и Сипягину что?