"Значит, мы не ошиблись, – заметил я про себя. – Бесспорно, концентрация сил происходит в районе Орла и Белгорода. Так мы и сообщаем Большой земле".

Закончив ужин, мы сели на диван. Гизела подобрала под себя ноги. Я спросил ее:

– Тебе хорошо со мной?

– Очень. Ты согрел мою душу.

– Ей было холодно?

– Ты не веришь?

– Верю. Но были же у тебя когда-нибудь радости?

Гизела не сразу ответила. Она долго смотрела в одну точку задумчивым взором. Мне почему-то показалось, что она не хочет говорить на затронутую тему. Но я ошибался. Она заговорила:

– Детские радости я не беру в счет. Их было много. Я росла счастливой… А когда стала взрослой, самой большой радостью было возвращение отца. А смерть его и вслед за ним – моего сына выбили меня из колеи. Мне было трудно. Трудно и очень тяжко. Хотелось умереть, но я делала все, чтобы жить. Я нужна была матери, сестрам… А теперь стала опять сильной… И здесь я ради них. Отсюда можно помогать, да и почета больше.

Все-таки фронт.

– Ты ответишь на мой вопрос откровенно? – спросил я.

Она утвердительно кивнула головой.

– Когда я тебе понравился?

– На новогоднем вечере. Впрочем, не скажу, чтобы ты понравился. Просто произвел впечатление. Назвать тебя красавцем нельзя, да ты в это и не поверишь. Ты обычный. Я имею в виду, конечно, лицо. Но настоящий разведчик и не должен иметь ярко выраженной внешности, как, допустим, борец, или гиревик, или актер.

Меня обдало холодом. Быть может, мне показалось? Что она сказала?

Гизела не дала мне опомниться и с милой, по-детски невинной улыбкой спросила:

– Ты молчишь! Ты потрясен!

Я и в самом деле был потрясен. Я не знал, что ответить. Если бы это сказал кто-то другой, но не Гизела! Потребовалась долгая пауза, прежде чем я ответил:

– Настоящий разведчик? Почему ты пришла к такому странному выводу?

– А ты предпочел бы имя предателя своей Родины, пособника Гильдмайстера или платного агента Земельбауэра? – смело ответила Гизела.

Я едва не смешался.

– Но я ни то, ни другое. Почему тебе…

Гизела решительно покачала головой:

– Или то, или другое. Иначе быть не может.

Я хотел возразить, но она закрыла мне рот своей теплой рукой и потребовала:

– Замолчи! Ты можешь помолчать?

Я кивнул с очень глупым, вероятно, видом. Но возможно, и лучше помолчать и выслушать. Она, кажется, хочет сказать еще что-то. Пусть говорит. Не надо волноваться и выдавать себя. Это же Гизела! Близкий, почти родной мне человек.

Она сняла руку с моих губ и, глядя мне прямо в глаза, заговорила.

Заговорила взволнованно, горячо:

– Если бы ты оказался не тем, за кого я тебя принимаю, мы никогда – ты понимаешь? – никогда не сидели бы вот так. Я презираю всех твоих земляков, которые хотя бы молчанием своим поддерживают фашистов. Да, ты произвел на меня впечатление. Это правда. Но окажись ты тем, за кого себя выдаешь, – та новогодняя встреча была бы нашей первой и последней встречей. Но я убедилась в другом… У тебя есть сигарета?

Я вынул сигарету, мы закурили. Я хотел воспользоваться паузой и спросить, в чем другом она убедилась, но Гизела с упреком в голосе произнесла: