Бэл дернулся и чуть не опрокинул кружку:

— Расскажи! Куда она тебя водила? Варя, мне это очень важно.

— Знаю, но так страшно вспоминать! Я ведь не просто оказалась в роли наблюдателя, я чувствовала то же, что чувствовал Слава в те жуткие моменты, и это было настолько реально, что сейчас мне уже кажется, что это не его… это все мое. Но если бы это было так, то я бы просто повредилась рассудком, а не разговаривала сейчас с тобой. Хотя, может, какая-то часть меня и сошла с ума от кусочка чужой правды… — Варя рывком отвернулась, легким девичьим жестом смахнув покатившиеся слезы. Помолчала и вдруг спросила: — Помнишь тот подвал с растерзанными женщинами, который вы нашли на зачистке? Это первое, куда меня отвела Ветла. Помнишь это, Бэл?

Бэл отшатнулся от нее, скрипнув зубами и замотав головой:

— Нет! Не надо об этом! Не хочу!

Варя села напротив, внимательно глядя на него. И он просел под ее взглядом, сник и, кивнув, прохрипел вмиг потускневшим голосом:

— Продолжай…

— Бэл, скажи, как можно жить с этим? Те смрадные комнаты до сих пор во мне. Я видела молоденьких девчонок, вывернутых наизнанку, словно тряпичные куклы. Женщин без лиц, без рук, безо всего… А над всем этим месивом гордо возлежала на столе бензопила… и словно ухмылялась окровавленными зубами, в которых завязли кусочки человеческой плоти и обломки костей. Рядом с ней валялось то, что использовалось для унижения… — Варвара осеклась, закрыла лицо руками, резко встала из-за стола, опрокинув стул, и отошла к окну.

Бэл тоже соскочил в порыве подойти, обнять, успокоить, но Варя неожиданно твердым голосом, не оборачиваясь, продолжила:

— А еще помнишь вырезанного из чрева матери нерожденного малыша, мальчика… Я находилась в этом аду и не понимала, что же происходит с обычными людьми, которые сами когда-то были детьми, играли в игрушки, ходили в школу и любили своих близких? Что такое с ними случилось, что они превратились в нелюдей, в отморозь, уверенную в своей безнаказанности? Вернее, об этом думал муж. Мне же в какой-то момент стало настолько невыносимо от этого растянувшегося во времени вида людского безумия с запахом разлагающейся плоти, от гнетущих подробностей садистского пира, что я малодушно заскулила, прося вывести меня обратно, но Ветла отрезала: иди и смотри. И я смотрела, как вы под обстрелом хоронили их, этих девчонок, а вернее, то, что от них осталось. Молча. С какой-то педантичностью, несвойственной для войны. Сломав в себе отвращение и отторжение, аккуратно заворачивали останки в ткань, которую нашли наверху, словно мастера, пытающиеся собрать осколки хрупких ваз. Слава положил малыша с мамой и крепко-накрепко замотал их белой простыней, чтобы больше никто не смог их разлучить… Потом вы долго мастерили крест, пряча друг от друга глаза, а я стояла у их общей могилы и безмолвно выла от накрывшего ужаса — этого не должно было произойти! Никто из них не заслужил того кошмара, который им пришлось не пережить — прожить! И одновременно с этим тогда я ощутила гордость, необычайное уважение к тебе, к мужу за вашу мужскую человеческую силу. За то, что не убежали малодушно, не оставили их догнивать в том доме без креста и помина. Хотя, ты знаешь, я бы и это поняла. Но ваш поступок был настолько мощным! Вы стали для них не только упокоением, но и успокоением и отмщением. Воюя, вы точно знали, за что рассчитываетесь с бандитами.