Фристад откашлялся, собираясь что-то спросить, но Гунарстранна его опередил:

— Мы пока ничего не знаем наверняка. Ингрид Есперсен вполне могла выдумать снег на полу.

— Зачем ей выдумывать?

— Вот именно! Мне как-то не верится, что она нас обманывает. Разве что хочет доказать, что ключи украл убийца.

Они переглянулись.

— Но ведь если вдова врет насчет снега… — возразил Фристад, не докончив фразу.

Гунарстранна кивнул.

Фристад глубоко вздохнул:

— Значит, и взлома никакого не было, потому что она же и прикончила мужа!

— Твой вывод может оказаться правильным, но вот аргументация не выдерживает никакой критики, — ответил инспектор. — Я все же склонен полагать, что снег на полу оставил муж.

Прокурор и инспектор снова посмотрели друг другу в глаза.

— Ну и что ты обо всем этом думаешь, Гунарстранна? Что подсказывает тебе твое хваленое чутье? Вдова сама прикончила мужа?

— А мотив? — задумчиво спросил Гунарстранна.

— Деньги, сексуальная неудовлетворенность… приступ ярости, — ответил Фристад. — Молодая женщина выходит за мужчину гораздо старше себя. Муж отказывается от больших денег, отвергнув предложение братьев и Хиркенера. А главное, он кладет конец любовным утехам жены. Из-за этого они ссорятся… Чего-чего, а мотивов у вдовы хватает!

— А возможность? — задумчиво спросил Гунарстранна.

— Конечно, именно ей удобнее всего в любое время убрать старика.

— Самостоятельно или с чьей-то помощью?

— С любовником — она держит мужа, любовник наносит удар.

— У любовника алиби.

Фристад хрипло чертыхнулся.

— Какое еще алиби?

— Он живет с мужчиной — неким Сьюром Флатебю. Тот уверяет, что в интересующую нас ночь Стрёмстед не покидал постели.

— Для меня, как для прокурора, подобное алиби не выдерживает никакой критики. Показания постоянного сожителя — все равно что показания супруга и потому не могут рассматриваться судом.

— Согласен. Но лучше уличить сожителя во лжи под присягой, чем губить невинного человека на суде.

— Сожитель в курсе, что Стрёмстед трахается с вдовой?

Гунарстранна пожал плечами:

— Возможно, он о чем-то догадался, раз его спрашивали, чем в ту ночь занимался Стрёмстед.

— А ты расскажи ему, что Стрёмстед ему изменяет, и тогда сразу станет ясно, есть у Стрёмстеда алиби или нет. Правда, вдова могла все проделать и в одиночку.

— Могла. Но мы не должны забывать и других. У Юнни Стокмо тоже нет алиби.

— А мотив? — спросил Фристад. — Ведь деньги на месте; пропала только дурацкая форма. Да и о том, что форма была, нам известно лишь со слов Карстена Есперсена. Если старика убил Стокмо…

Гунарстранна кивнул:

— Со Стокмо загвоздка в том, что ему от смерти Есперсена никакой выгоды. Он не получает денег, и доброе имя его отца не восстановлено. Если Стокмо и убил Фольке-Есперсена, то, скорее всего, в приступе ярости. Хотя, возможно, у него имелся другой мотив, помимо фамильной чести. Загвоздка номер два: убийство в состоянии аффекта — не то же самое, что предумышленное убийство. Если все же Стокмо задумал убийство заранее, почему он в то же время не позаботился о том, чтобы восстановить доброе имя своего отца?