Еще какие-то гости были тоже смуглы и чернобровы, черноусы, в кафтанах с широким запа́хом налево, с украшенными серебром поясными кожаными сумочками. В руках они держали шапки, похожие на шлемы с бармицей, сшитые из узорного шелка, и по этим шапкам и крою кафтанов Асмунд прикинул, что это, должно быть, ясы[12], которых немало было в Киеве. Оружия никто при себе не имел, кроме сарацин, у которых были небольшие кинжалы, у остальных виднелись лишь поясные ножи.
Подошел какой-то низкорослый, тучный грек – Асмунд уже не удивился, увидев пухлые голые щеки скопца, – и стал что-то говорить, задирая голову к рослым рыжебородым русам. В суете не сразу сыскали ему толмача, и переводил Вермунд:
– Это атриклиний, то есть стольник. Вот наш старший посол, – он указал на Асмунда. – Ну и что, что молодой? Он родич князя Ингвара. Какой родич – брат его жены. Царского рода? Да, вы ведь род Вещего.
– Наши предки в родстве со Скъельдунгами, что владеют многими землями в Ютландии и на ближних островах, – с вдруг пробудившейся надменностью подтвердил Асмунд.
Родившийся в простой усадьбе над Великой, выросший как все мальчишки – дети хирдманов, он почти никогда не задумывался о родстве отца со Скъельдунгами, но сейчас вдруг понял: это важно не только для сестры Эльги в Киеве, но и для него. Мог бы и раньше вспомнить – не стоял бы бдыном перед тем Лаврентием, который даже сесть им не догадался предложить.
Вермунд тем временем растолковал атриклинию положение прочих русов – кто посол, кто купец. Тот в ответ объяснил: когда придет пора входить в триклин – пиршественный покой, нужно будет сначала подойти к троносу – это престол василевса на возвышении – и сделать проскинесис, то есть упасть ниц и протянутыми руками коснуться царских башмаков. Так гости выражают свое почтение богохранимым василевсам.
Асмунд переменился в лице: падать ниц перед кем бы то ни было он не привык.
– Это честь для вас, что вы допущены в этот покой и разделите трапезу со Стефаном августом, клянусь головой апостола Иоанна! – пояснил тучный грек, воздев руки и потрясая ими, будто его изумляла столь несказанная милость. – Вы будете вспоминать об этом всю жизнь и рассказывать внукам!
«Не подведи меня!» – сказал ему Ингвар. Но что значит не подвести: не уронит ли он, Асмунд, чести киевского князя, если станет нюхать пол под ногами царского сынка?
Но, может быть, за обедом речь наконец зайдет о деле? Ведь в гриднице на пирах обсуждают все самое важное, и военные походы тоже. Пора же поговорить!
И Асмунд кивнул. Наверное, иногда «не подвести» означает смирить себя. Многие – да чуть ли не все в ближней дружине Ингвара и Свенельда, кого он знал, – могли бы броситься на толпу врагов с топором и рубить, не замечая ран, пока не падут замертво. Это была доблесть простая и понятная. Но Ингвар не требовал от него умирать. Он хотел, чтобы Асмунд помог ему договориться с греками. А значит, надо избирать именно те пути, что ведут к цели.
Вскоре Асмунд утешился: все заходящие в палату падали и простирали руки к башмакам сидящего на троносе рослого и худого мужчины средних лет. Русы заходили не первыми, а после ясов, но перед сарацинами, так что он успел наглядеться, как совершается проскинесис.